Я смотрел, как папа живёт, как общается, как сердится, как принимает решения, как справляется с собой, как преодолевает трудности. Например, он с рождения сильно заикался, говорил с трудом, поэтому доклады за него читали друзья. Его такое положение, конечно, сильно раздражало и угнетало, и он принял решение – избавиться от заикания. Долго, трудно, мучительно, но смог преодолеть беду, научился не заикаться. Как? Желание, труд и сила воли. Он говорил: «Археология – удивительный образ жизни. Это путь, который учит смирению и терпению. Нужно долго искать, терпеливо искать – тогда найдёшь, откроешь, поймёшь». Согласитесь, мудрое правило жизни.
У меня в кабинете – грустный портрет Бориса Борисовича, один из последних, перед уходом… Он смотрит на меня печально и нежно. Отец руководил Эрмитажем 26 лет, много видел, много пережил, а в те, последние свои годы мучительно переживал новые веяния. Страшно, когда в культуру, в музей вторгаются политика, бизнес и меняют всё беспощадно и резко. В музей вторглась улица – борьба самолюбий, амбиций, комплексов… деньги, предательство. Другой мир – чуждый миру музея. Отец не выдержал – в 1990 году случился инсульт, через несколько месяцев его не стало. Он был из тех людей, которые не умеют болеть, а когда процесс начинается – не остановить. Всё кончилось мгновенно.
Я никогда не мечтал работать в Эрмитаже, а когда предложили – был горд, удивлён и растерян: начинать совсем новую жизнь, новые отношения, от многого отказаться – привычный ритм жизни ломался. Я, конечно, размышлял, но надо сказать, недолго. Мне казалось, что я нужен музею. Отец говорил: «Эрмитаж сам решает, кого оставлять, а кого отвергать». Я не испугался, принял предложение и стал первым замом по научной работе. Директором после ухода Бориса Борисовича назначили Виталия Александровича Суслова, очень достойного человека. Прошло полгода, однажды прихожу на работу – на столе приказ о моём назначении директором Эрмитажа. Сложная, я бы сказал, мучительная ситуация. Как быть с Сусловым? Как поступить, не причинив ему сильной боли, не унизив, не обидев? Положение по-человечески невероятно трудное. Мы поговорили, и к моему счастью, Виталий Александрович понял всё и принял моё предложение стать научным консультантом при дирекции. Мы сохранили и человеческие, и научные отношения, хотя, конечно, подобные решения никому легко и без последствий не даются – всё-таки это болезненная рана.
Вернёмся в XIX век. Степан Александрович Гедеонов – человек блестящий во всех смыслах: умён, образован, изящен, благороден. Рассказывают, когда Гедеонова назначили директором Императорских театров, он заменил на этом посту своего отца – Александра Михайловича Гедеонова, сплетням, слухам и обвинениям в кумовстве не было предела, и многие старались изо всех сил доставить ему неприятности. Однажды к нему подошёл артист требовать надбавки к жалованью, язвительно напомнил: «Ваш батюшка проиграл мне в карты, так что, извольте – расплачивайтесь!» Степан Александрович спокойно посмотрел на артиста: «Память отца для меня священна. Я с удовольствием сию минуту отдам его долг – это моя обязанность, но о прибавке вашего жалованья речи быть не может».