– А что пьют? Пиво?
– Нет, ну что вы? Только водку, и только холодненькую, с ледника.
– Вот вернёмся в Прагу, схожу на рынок, куплю баранью голову, ножки – они у нас почти ничего не стоят – и к вам! И водку тоже не забуду.
– В Праге, к сожалению, невозможно купить карачаевского барашка.
– А кто такие карачаевцы, шеф?
– Горцы, живут на Кавказе. А ещё, – Клим Пантелеевич мечтательно посмотрел в потолок, – я готовил ахширф-амбал. Шашлык из бараньих внутренностей.
– Тоже горское блюдо?
– Да, но другого племени, хотя все горцы на Кавказе живут рядом и потому кухни у них похожие, но названия разные.
– А рецепт?
– С удовольствием поведаю: промытые бараньи печень, лёгкое и сердце нарезаются небольшими кусками, посыпаются солью, перцем и надеваются на шпажку. Жарят на углях до готовности. Потом их снимают и каждый кусочек заворачивают в жировую плёнку внутреннего сала, после чего вновь надевают на шпажку, посыпают солью и жарят до образования румяной корочки.
– У нас есть поговорка: «Это бездарно, как бараньи потроха».
– Всё зависит от того, в чьих они руках.
– Едят с пивом?
– Ни в коем случае! Только водка, охлаждённая в колодезной воде, или горной реке, если нет погреба со льдом.
Откинувшись на спинку стола, Войта пошевелил носом и спросил:
– Послушайте, патрон, а есть ли в России хоть одно блюдо, которым нельзя закусывать водку?
Клим Пантелеевич на миг задумался, но ответить не успел. Рядом с ним выросла голова портье. Она сообщила:
– Прошу прощения, господа, что прерываю ваш обед, но герр Баркли, приехавший вместе с вами, срочно просит вас к телефону. Он так кричит, будто его черти на сковороде поджаривают.
– Но-но! – басовито рявкнул бывший пражский полицейский сыщик. – Поосторожней с выражениями, герр лакей!
– Виноват-с.
Ардашев промокнул губы салфеткой, поднялся и велел сухо:
– Счёт пусть запишут на мой номер.
– Чую, шеф, что вишнёвого штруделя, нам уже не дождаться, – тряхнул головой Войта и поднялся. – Я с вами.
Такси катилось мимо площади Александра (Alexanderplatz). Мимо сновали автомобили, экипажи и нескончаемой рекой в обоих направлениях тянулся человеческий поток. Слышалось кваканье клаксонов, трескотня трамвайных звонков и свист полицейских регулировщиков. Кабриолет марки «M.A.F. Torpedo F-5/14 PS» позволял не только видеть, слышать, но и чувствовать запах города – этакой мешанины, состоящей из выхлопных газов, испарений конского навоза и мокрой пыли, прибитой к брусчатке ночным дождём. Серые, усталые лица прохожих, многие из которых были одеты в ношенную военную форму с отпоротыми знаками различия, не излучали ни добра, ни мира. Нужда и усталость отпечатались на их челах. Ещё несколько лет тому назад, до начала Великой войны, Берлин был другим: чистым, ухоженным и счастливым. Он считался самой образцовой столицей Европы. Поражение в войне, репарации, выплачиваемые Германией по Версальскому договору, недавняя попытка антиправительственного восстания и увлечение большевистской идеей привели немцев к безработице, девальвации марки, полуголодному существованию и росту цен. Но, несмотря ни на что, величественно и гордо взирала на людей медная Berolina – символ Берлина. А напротив – полицейское управление города, как напоминание немцам, что любое преступление будет рано или поздно раскрыто, а преступник – наказан.