Сначала обращение ко мне. Печатаю наизусть, потому что ещё на месте, я имею в виду, у почтового ящика, запомнила каждую помарку. Впрочем, это так, для красного словца. Помарок на самом деле нет. Все вежливо, аккуратно, даже как-то незначительно. Я имею в виду, внешне. А содержание — вот.
«Клара. Я пишу тебе с того света. Так что, пожалуйста, прочти до конца и не суди меня строго. Впрочем, меня так много судили разные люди, что мне уже давно безразличен чужой суд и чьи-то мнения обо мне и моих поступках. А говна вылилось на меня — хоть поварёшкой хлебай. Жизнь сломана, чего тут ещё рассуждать да мудрствовать лукаво. Всё равно, ничего уже не склеится и не поправится. Я устала до чёртиков чувствовать себя всегда и во всём виноватой. Плевать на всё.
Под лампой я оставила письмо с признанием для следствия. Сообщаю тебе на случай, если сами не найдут. Я имею в виду, на тумбочке у кровати, под ночником. Чуть было не написала, на моём трупе. А ничего? Звучит! Глупый фарс, именуемый моей жизнью, достаточно надоел. Утомилась я от неудач, от непризнания, от собственной неприкаянности, от бесконечной борьбы со своей подлой Фортуной и гадостных мыслей. Всё. Нахлебалась. Другого выхода для себя не вижу, а этот — надеюсь, хоть безболезненный. Говорят, поживём — увидим? Да что тебе до меня!
Прошу тебя лишь об одном, — запечатанный конверт отдай Кириллу, не распечатывая. Это моя последняя и единственная просьба, ведь ты не можешь её не исполнить, правда? Обратиться больше не к кому. Даже в смертный час рядом — ни одной живой души!
Это я убила их обоих. Я совсем сошла с ума, когда случайно узнала Олега. Ведь это он — когда-то давно и навсегда — убил во мне меня. И вот я отомстила, и теперь ухожу сама. Собственный суд надоел до тошноты, а от суда мещан, которые не в состоянии понять, бежать некуда, кроме как: ТУДА. Чтобы предстать перед судом высшим. И пусть будет, что будет.
За Кирилла — спасибо. Если, конечно, сможешь (зачёркнуто так, что не разберёшь).
Марго. 11 июля.»
Вот, Паша. Значит, она это письмо отправила не позже, чем вчера утром, иначе не дошло бы к сегодняшнему дню. А я как-то совсем отупела. В мозгу крутится одна картина. Ты пьёшь на посошок с Йоськой. Он тебя хватает за рукав, чтобы ты не уезжал, а ты суёшь ему под нос свои часы с подсветкой и говоришь: — Уже час тридцать пять. Детям спать пора.
Больше ничего не помню, не знаю, не соображаю. Письмо я Кирюхе, разумеется, отдала. Не распечатывая. Мальчишка заперся в своей комнате. Я не имею представления, что насочиняла ему Маргарита. Понять не могу. Меньше всего я себе представляю Марго в роли убийцы. Ну непутёвая, ну смурная, но разве такие стреляют? Да и пистолет у неё — откуда? В лифчике, что ли, спрятала? Сумочка крошечная, я заметила. На куртке не карманы, а так: ерундовые финтифлюшки… Фигу там можно спрятать, а не пистолет. Разве что, как заправский гангстер, на ремне под мышкой. Ну, не знаю. Не представляю. Что произошло? С какой стати ей было убивать обоих? Допустим, Олега, почему же тогда… Но ведь… Нет, не соберусь. У меня в мозгах какое-то завихрение. Как ты говоришь, крыша едет. Чем больше думаю, тем больше с ума схожу. И совершенно не знаю, что делать. Мечусь от двери к двери. Не то стучаться к Кириллу, не то — что? Вообще — что с нами?