Оставшись одна, я внимательнее оглядела комнату. В застекленном шкафу стояли восточные безделушки и среди них маленькие фигурки из нефрита, и я подумала, уж не о них ли говорила мне мама. Я озиралась в надежде с той же легкостью отыскать и венецианское зеркало, и бюро-давенпорт, но тут мое внимание переключилось на картину над камином, и я подошла к ней, забыв об остальном.
Это был портрет девушки, одетой по моде начала 30-х годов, стройной, плоскогрудой, в белом прямом платье; темные, коротко остриженные волосы очаровательно и непредумышленно открывали взору длинную гибкую шею. На картине она сидела на высоком табурете, держа в руках розу на длинном стебле, но лица ее не было видно, так как она отвернулась от художника и смотрела в невидимое окно на льющиеся оттуда солнечные лучи. Она вся была розовая и золотистая, и солнце просвечивало сквозь тонкую ткань белого платья девушки. Картина завораживала.
Позади меня внезапно распахнулась дверь. Я испуганно повернула голову навстречу входившему в комнату высокому старику. Он был величествен, лыс и, кажется, сутуловат. Ступал он очень осторожно. На нем были очки без оправы, полосатая рубашка со старомодным твердым воротничком, а поверх нее – сине-белый мясницкий фартук.
– Это вы молодая леди, которая ждет кофе?
Голос у него был низкий и грустный, и все это вместе с хмурой его манерой делало его похожим на почтенного гробовщика.
– Да, пожалуйста, если вам не трудно.
– С молоком и сахаром?
– Без сахара. Но с молоком. Я любовалась портретом.
– Да. Очень приятный портрет. Он называется «Дама с розой».
– Но лица не видно.
– Да, не видно.
– Это мой… это мистер Бейлис написал портрет?
– О да, портрет выставлялся в Академии, его можно было продать сотни раз, но командир ни за что не желал расстаться с ним. – Говоря это, старик аккуратно снял очки и теперь внимательно меня рассматривал. Глаза его были бледными, выцветшими. Он сказал: – Когда вы заговорили, вы на секунду кое-кого мне напомнили. Но вы молоды, а она теперь уже немолода. И волосы у нее были черные, как перья у дрозда. Так всегда говорила миссис Петтифер: черные, как перья у дрозда.
– Вам Элиот ничего не сказал? – спросила я.
– Чего мне не сказал мистер Элиот?
– Ведь вы говорите о Лайзе, да? Я Ребекка, ее дочь.
– Так.
Немного суетливо он опять нацепил очки. Угрюмые черты его осветились слабым отблеском удовольствия.
– Значит, правильно. Я в таких вещах ошибаюсь редко. – Он выступил вперед и протянул мне корявую руку. – Очень, очень приятно видеть вас. Приятно и так неожиданно. Я думал, вы так и не приедете. Ваша мама с вами?