Я вдохнул и сказал:
— Слушай, брат… вот про павших товарищей и про месть — это очень… Ну очень не в тему было. Совсем не правильно. Там же наши были взрослые все, а у шедми — бельки… Душа болит у меня. Если думаешь, что напортачу — поручи любую работу. Чип слежения поставь… не знаю… обыщи, убедись, что при мне взрывчатки нет! А насчёт товарищей… тамбовский волк нам всем товарищ, если положа руку на сердце.
Кажется, правильно сказал — у него выражение лица сильно изменилось. Он даже вроде усмехнулся слегка:
— Нам платить особо нечем, ты в курсе?
— Корми иногда, — говорю. — Я не за деньгами. Просто — душа болит.
Я бы ему всё рассказал, но с языка не шло. Такое чувство, будто знаешь ужасную тайну. Никто даже не приказывал её хранить, клятв не брал — но всё равно… Потому что последнее дело — когда перестаёшь верить своим, всем своим. И своих у тебя как будто больше и нет.
Я ведь почему сунулся к Майорову… у меня такое чувство было, что и у него своих нет. Алесь — он молодой, он, может, действует по инструкции, а Майоров будто сходу понял.
В общем, они решили. И у меня от сердца отлегло немножко.
Народу, добровольцев, чтоб на Океан-2 лететь, было не слишком много. Некоторые пришли в отель, некоторые — сразу в космопорт, и многих Алесь завернул сразу. В космопорте на нас все глазели, и к Алесю подошли две девушки, совсем молоденькие, сказали, что они — учительницы, и что им жалко бельков. Их просто развернули, моментом. Ещё цеплялись какие-то панки, насчёт которых Алесь, кажется, сомневался и даже отправил их в офис КомКона. На сладкое докопались несколько упёртых из Объединённой Православной Церкви, которые просто за горло Алеся взяли. Там одна тётка особенно на него насела, что у них есть разрешение от патриарха и чуть не от президента — и что-то о морали, общей для всей Вселенной, о воспитании в христианском духе, ещё какую-то дичь несла, очень знакомую мне дичь — даже спине становилось холодно… Алесь отпирался, огрызался, но она говорила и говорила, хватала его за локоть и заглядывала в глаза — а потом шедми подошёл. Остановился в шаге и стал на неё смотреть.
А она так заткнулась, будто это он её за горло схватил.
Шедми даже не шевелился, и морда у него была каменная. Просто стоял, скрестив руки на груди, и внимательно смотрел на неё. Он был одет в комконовскую форму без знаков различия, грива в три хвоста завязана, в общем — он был настолько человекообразный, насколько вообще можно переодеть шедми в человека. Но тётка на него уставилась, на его руки с перепонками между пальцами, на лицо, на крохотного бурого крабика, вросшего в кожу между его бровей… и поняла, кажется.