И меня пустили.
У него только лицо было не обожжено. Всё тело в ужасных ожогах: он лежал в капсуле с восстанавливающим гелем, его тела в корсете, держащем сломанный позвоночник, было почти не видно в этой синей мути, только лицо — на поверхности. Лицо ужасно много пережившего человека; я знала, что ему двадцать шесть, но выглядел он лет на сорок. Я думала, он без сознания — но нет, у него губы шевельнулись, когда я вошла. Поздоровался.
Но больше ничего не сказал. Я его долго уговаривала. Хоть пару слов. Я пыталась ему объяснить, как это надо, что это сердца зажжёт, что он будет примером для всех землян вообще, что я ему сочувствую, но жду от него ещё одного героического поступка… а он смотрел на меня равнодушно, как на потолок. Только на один миг что-то в его лице дрогнуло: когда я сказала, что нам, как нашим предкам, надо научиться ненавидеть врагов, потому что так мы отстоим право на жизнь во Вселенной. Но он ни одного слова не сказал и тут.
Мне пришлось уйти без интервью. Врач сказал: «А что бы вы хотели, девушка! Подумайте о том, что он пережил. Погибли все его друзья, все сослуживцы, он сам прошёл через ад. У него тяжелейшая психическая травма. Было бы крайне удивительно, если бы он стал позировать перед вашей камерой».
Честно говоря, я никогда тактом не отличалась, это плохо. Но я же журналист! Не пускают в дверь — лезь в окно, всё такое. И я всё равно сделала ролик. Его лицо — человека, который побывал в аду, эту палату в госпитале… и наложила текст о том, какая ужасная бойня случилась на Океане-2 и как героически погибли наши соотечественники… хотя штатовцы тоже погибли героически. У них не менее жуткая заваруха была.
С этого ролика я начала работать на ВИД-ФЕД. И интервью у меня потом было множество, с настоящими военными, которые нормально себя вели перед камерой. Но не могла же я забыть Бердина!
И — как он мог оказаться в этой группе вместе с Юлькой, как?! И зачем он так — обо мне? Я же ничего не присочинила. У меня было искушение, если честно, написать самой его интервью, синтезировать его голос, анимировать изображение — я же не стала! Хоть это всей Земле было нужно. Но я не стала.
Я не лгунья! Он меня просто до слёз обидел.
Юлька, когда началась эта война, сразу… ну, он же работал с шедми. Я ему как-то сказала, что брала интервью аж у самого Гольдмана, который курирует шиеннскую группу, намекнуть хотела, что могу его познакомить — и он, быть может, перейдёт… но он то ли не понял, то ли сделал вид, что не понял — и я не посмела настаивать. Тогда мои, конечно, совсем закусили удила — но и тут он сам виноват, откровенно говоря. Ему не нравилась моя работа в ВИД-ФЕДе — а ведь сам говорил, что очень-очень здорово сделать карьеру без помощи мамы и папы. Я сделала. А он улыбался… так… непонятно и не очень весело… и говорил, что я — Эренбург в юбке.