— Раздевайся и ты, Ноэнта.
Ну нельзя звать живого человека Хесусом. У меня, понимаешь, бог в постели. Не ржать вслух! Спугнем парня.
Заторможенно, как во сне, но он тоже начал раздеваться. Длинная куртка полетела в одну сторону, рубашка в другую. Взялся за пояс, помедлил. Расстегнул.
Ух ты, наше дитя природы носит белье.
Не смеши меня хотя бы сейчас.
Это у меня нервное
У тебя?
А ты думаешь, меня не колбасит?
Ты говорила, что в постели его бояться нечего, ты обманывала?
Что ты. Не то. Над вами сейчас окно в пол-неба, и все ангелы сбежались подсматривать. Неужели ты не чувствуешь, какой сквозняк?
Почему он стоит и ничего не делает?
Ждет.
Чего?
Тебя. Ну, веди его дальше.
Иисус и все святые, он же убьет меня этим!
АААААААААААА, Архента, как хорошо что нет у меня ни лица ни рук я бы убила себя фэйспалмом. Нормальный он. НАР-МАЛЬ-НЫЙ. Ну, по росту. Длинный парень, длинный аппарат, все логично. За руку возьми, не таращься, как кролик на удава. Сядь на кровать.
Я должна потрогать.
Да пожалуйста.
Сухой. Твердый. Хм.
Конечно, сухой! Не издевайся над мужиком, ложись, тяни его за руку.
— Не бойся, — вдруг сказал он, сел рядом и положил вторую ладонь на ее стиснутый вокруг своих пальцев кулак, — не бойся ты так. Я буду осторожен.
Мир свернулся вокруг, упала тьма, два (ну почти два) человека лежали, по-детски обнявшись, и он тихо шептал ей на ухо.
— Тихо, тихо. Всё хорошо. Дыши медленнее и глубже.
А он молодец. Он, реально, дело говорит.
Ты удивлена?
Я уже даже немножечко в него влюблена, невероятный умница твой Ноэнта.
Она вдохнула поглубже. В ямочке между его ключицами пахло потом, дымом железной дороги, сталью. И еще теплом.
Она подняла голову, вытянулась, вот подбородок, вот губы. Открываются навстречу.
Когда-то (в детстве?) она целовалась с каким-то мальчиком… Вся была в слюнях потом.
Не, просто лежать с открытым ртом мало. Вот как ты верхние зубы изнутри ощупываешь языком, так и трогай что там. Помнишь, что сказано про единую плоть? Вот, изучай, это теперь тоже твое тело. Продолжение.
Да ну ты брось.
А ты помнишь как тебе было больно от того, что было больно ему?
Ее затрясло так, что зубами ударилась об его рот, соленый вкус, это?
Ну да, ты ему губу рассадила, поздравляю. Тише. Тише.
— Тсс, тсс. Не спеши, — шепнул он и провел ладонью по ее боку. Медленно и тяжело. Снова. Рука теплая и давит вроде бы мягко, но под ней дрожь тает, тепло уходит вглубь.
Меня учили так лошадь гладить, когда она боится
Правильно учили.
Я не лошадь
Ты воробей
Ей стало смешно, и она, ну наконец-то, чуть-чуть, попустилась.
— Ну вот. Хорошо, — его дыхание щекочет ей нос, она снова мысленно смеется. Божечки, моя пуганая синица смеется с мужиком в койке. Парень, я твой самый верный болельщик, давай, давай, все правильно делаешь. Ладонь проходит — все так же медленно, то выше. То ниже. То по спине, то по животу. Она уже не дрожит, лежит тихо и слушает. Положил ладонь ковшиком на грудь. Держит неподвижно. Тепло. В центре ладони словно самое горячее место, уже не греет, печет, хотя, казалось бы