– А то ведь и так с Богом поговорить можешь, – продолжая улыбаться, сказал отец Тимофей. – Бог – Отец, вот как с Отцом и побеседуй с ним. Расскажи все. Попроси о чем, ежели просьбы есть. А они есть у тебя, имеются. – Отец Тимофей вздохнул. – Собой займись день-третий, а потом приходи исповедаться и причаститься. – Лицо его вдруг в мгновение стало строгим. – И не бойся ничего. Слышишь ли, что говорю? Ничего не бойся. Если с тобой Господь, то чего бояться? – Отец Тимофей обнял потрясенную Ольгу, поцеловал, перекрестил трижды. – А теперь иди. Свечку поставь, с Богом поговори. Иди, что ли, милая, иди. В следующий раз, как придешь в Храм, не забудь одеться подобающе.
Даже позабыв сказать «спасибо», лишь повинуясь воле отца Тимофея, Ольга зашла в Храм.
Отец Константин дернулся – задержать, но вовремя опустил руку Внутри него бушевала буря, и он никак не мог ее умирить. Он искренне не понимал, как может священник, настоятель, пустить в Храм женщину в таком виде!
Отец Константин видел: в мире окружающем, в мире улицы, постоянно нарушаются законы, отчего и отдельные люди, и целые государства упорно и настойчиво впадают в хаос вместо того, чтобы жить праведно, то есть по правилам.
Он любил Церковь еще и за то, что законы ее жизни незыблемы веками, что Господь не позволяет даже самых маленьких нарушений…
Готовился все это высказать отцу Тимофею и настоять твердо на том, что не позволит, чтобы в Храме, где он служит, нарушались законы, традиции, порядки.
Но отец Тимофей вдруг рухнул на колени, начал целовать руки отцу Константину:
– Ты прости меня, прости. Ворвался в твой разговор с прихожанкой. Нехорошо получилось. Неловко. Неправильно. Прости, отец Константин, прости мою прыть старческую. Прости меня, дурака.
Отец Константин вскочил, не понимая, что делать.
Из глаз отца Тимофея лились слезы. Он молча целовал руки Константина, приводя того в смущение и неясность.
Отец Константин посмотрел на мир взглядом вора, пойманного на месте преступления. В мире шли люди – кто в церковь, кто из церкви, кто мимо церкви. Все остановились и с недоуменным вниманием глядели на невероятную сцену. Константин почувствовал себя идиотом – это было ощущение, которое он ненавидел больше всего на свете.
Отец Тимофей так же неожиданно поднялся и, утирая слезы, пошел в дом.
Константин весь день прожил в тревоге. Больше всего на свете не любил он в жизни неясности: твоя личная дорога должна быть узкой и светлой, всякая тень закрывает горизонт, мешает движению.
Он решил за вечерним чаем продолжить разговор.
Отец Тимофей начал первым. Правда, сначала обратился он к Ариадне: