Когда ей исполнилось семнадцать, Альфред сказал:
– Нам нужно в Милан. Мой знакомый скрипач получил место в оркестре Ла Скала. Он сможет устроить для тебя прослушивание. Только представь, Лючия: ты будешь петь на сцене оперного театра! А я стану давать частные уроки, Джузеппе обещал рекомендовать меня своим покровителям.
Они рассказали Карло. Морщинки в уголках отцовских глаз стали еще глубже.
– Я слышал, как ты поешь, дочка, и не стану тебя удерживать. Только не забывай ходить к мессе. В большом городе, да еще в таком месте, как театр, слишком легко поддаться пороку. Пусть Господь тебя направляет. А с твоей матушкой я сам поговорю.
– Спасибо, папа.
Лючия поцеловала его в щеку, вдохнув знакомый запах табака, таящийся в моржовых усах. Морелли посмотрел на того, кого всегда любил как сына.
– Я знаю, что ты будешь ее беречь. Помни, Альфредо, я доверяю тебе свое самое дорогое сокровище. Ты мужчина, а она еще дитя. Я буду спокоен только зная, что ты рядом с ней.
Поймав взгляд Альфреда Беккера, Лючия залилась краской. Она давно знала, что ей не нужен никто, кроме него.
В Милане они сняли комнату на деньги Морелли, но уже через месяц Альфред взял на себя оплату всех расходов. Его приняли в нескольких знатных домах, где он стал обучать музыке капризных богемных отпрысков, а Лючия своим голосом и грацией покорила главного дирижера Франко Фаччо. По его протекции она поступила в консерваторию, а затем и в труппу театра.
Еще Стендаль в свое время писал, что Ла Скала – это «салон, где бывает весь город». По вечерам подковообразный зал наводняла аристократическая публика: в опере назначались встречи, обсуждались последние новости, демонстрировались наряды и по секрету передавались пикантные светские сплетни. Юную певицу заметили очень скоро, и ее начали осаждать поклонники.
Теперь, глядя на свое отражение в трельяже в крошечной грим-уборной Гранд-Опера, Лючия Морелли думала о том, как опьянил ее первый успех. В то время ей представлялось, что отныне жизнь станет совершенно иной, ведь она блистала в высшем свете, о чем дочь аптекаря не могла и мечтать. На вечеринки и в рестораны певицу сопровождали восторженные молодые люди, ее лицо смотрело с расклеенных по городу афиш, всюду ее узнавали и обожали. Отец ею гордился, и даже мать со временем смягчилась и простила ей побег из дома. Только Альфред становился всё более угрюмым и неразговорчивым. Они уже не делили одну комнату на двоих, а снимали просторную квартиру с видом на канал Мартезана, и синьорине Морелли прислуживала личная горничная.