Страну лихорадило. В каждой новостной передаче Юрка наблюдал за одним и тем же, хоть телевизор вовсе не смотри: что «алкоголизм и преступность в обществе разрослись до вселенских масштабов», что «жируют перекупщики», а повсюду «ныкаются беженцы из Карабаха». Из-за дефицита сигарет граждане поднимали настоящие бунты: устраивали забастовки на предприятиях, жгли и громили магазины, переворачивали начальственные машины. А СССР стали презрительно называть «совок».
Но Юрка считал, что на телевидении преувеличивают. Да, все это было, но жизнь не казалась ему настолько мрачной, а в чем-то, наоборот, только расцветала яркими красками: появились негосударственные незацензуренные радиостанции, где крутили так много новой музыки, что Юрке казалось, будто песни никогда не повторялись. На дискотеках танцевали ламбаду, правда, он не ходил на дискотеки и не заглядывал под мини-юбки – сидел дома, усиленно учил немецкий и продолжал готовиться к поступлению. Теперь уже самостоятельно – мать перевели на неполный рабочий день, а отцу несколько месяцев задерживали зарплату, родители больше не могли оплачивать репетитора. Но Юрка старался, проводя за инструментом столько времени, сколько мог. Морально готовился к очередному провалу, но поступил!
«У меня получилось! – писал Юрка в следующем письме. – Думал, что опять завалят, но у меня наконец-то получилось, Володя! Как и обещал тебе! Теперь, когда я поступил, все перемешалось в голове. Раньше я мечтал стать пианистом, но теперь это уже не мечта, а цель. По-настоящему я хочу другого: не разбирать партитуры, а создавать их. Я мечтаю стать композитором, мечтаю написать особенное произведение, не просто красивое, а наполненное смыслом. – И в последнем абзаце своего письма Юрка напомнил Володе про их договор: – Я помню твое обещание, что мы встретимся, как только я поступлю. Вот!»
Ответа не было долго, Юрка сваливал это на перебои с почтой. В пришедшем через неделю ответе Володя радовался за него так, что, читая письмо, Юрка улыбался. Но от встречи Володя отказался, ссылаясь на то, что у него совершенно нет времени: он завалил один из экзаменов, а пересдачу назначили на сентябрь, приходилось готовиться и одновременно помогать отцу с работой, да и в Москве было неспокойно – митинг на митинге, бунты, забастовки.
«К тому же, – писал Володя, – я хочу тебя попросить повременить со встречей, потому что боюсь, что это может негативно сказаться на моем лечении. Ведь, Юр… я помню тебя.
Я учусь себя контролировать. Вот, например, на прошлый сеанс психиатр принес фотографии… ну, которые, как он думал, должны были нравиться мне. Стал спрашивать, чем и почему они мне вообще могут понравиться, но представь себе, из двадцати мне приглянулась всего одна! И то наверняка только потому, что сильно напомнила мне последнюю ночь в „Ласточке“. Потом он дал другие фотографии, на этот раз с девушками. Просил тоже смотреть и комментировать, что привлекает в одной, что – в другой, а что категорически не нравится. И дал домашнее задание.