«Мама», — проник в комнату голосок, а за ним явилась девочка на пороге таинственной двери, в проеме которой молчали какие-то очертания, вялые от света малосвечовой лампы. «Мама», — громче, и пересекает комнату, не реагируя на них, словно не относя к действительности таких, наверное, обычных здесь дядей, процарапалась в щель, оставленную в мужскую уборную, где туалетчица инструментом, состоящим из древка и резиновой лапши, закрепленной проволокой, пробивает непроходимость нужников. «Поспала, доча?» — увлекая леску, вылезшую из сливного бачка, вниз. Нить венчает красный полиэтиленовый колпачок от винной бутылки, а Леше рисуется — кисточка, и не вода отвечает истерикой на движения туалетчицы, а торжественные шторы отбрасываются от многообещающего ложа, на него же падает изнемогая Люба — чистая, красивая, нагая. И чем нетерпеливее ее желание, тем медлительнее движения руки: так лучник не спешит натянуть тетиву, предвкушая молниеносный полет стрелы, частью которого становится он сам — лучник.
На лестнице, ведущей в подвал уборной, — шаги. То же движение ног через мужской туалет, и в комнату заходят женщина и мальчик. Хотя их двое, они создают впечатление количества гораздо большего и, мало того, как бы тянут за собой еще каких-то людей.
«В ней было, конечно, в ней было... Из нее могло бы получиться», — глотает мысли Леша, глядя на пришедшую. Его, как всегда заново, удручает бездарность траты людьми своих сил, кажущихся безграничными, но, на деле, невосполнимыми для созидания своей личности, имеющей, быть может, предназначение, невыполнение коего наверняка влечет кроме всех неудач в жизни непостижимое наказание.
С ней парень, бесспорно годящийся в сыновья. Затянутый в ультрамарин школьной формы, опередивший физическим развитием возраст, он не растратил еще божественной силы, что дается человеку: это есть в нем, а еще — незагрубелость, и свежесть даже, кожи, что в сочетании с бесконечно длинными конечностями демонстрирует избыток, именно ту неисчерпаемость, к которой припала пришедшая с ним, и если она пытается представиться бодрой, как старается расшевелить себя одолеваемый сном, то в нем присутствует та бодрость, что, кажется, сейчас подымет в воздух, когда проснулся только, а уже свеж и прям. Если она лампочка, то он — напряжение сети, само электричество, рожденное мощью воды, и она, «пришедшая», постоянно проверяет это напряжение: как силачу необходимо щупать и любоваться мышцами, так она перемещает руку с бедра его — к паху, а возвратив, впивается пальцами в колено. Как в зале тухнет свет, так он прикрывает глаза, отмеряя путь ее руки, раскрывает их вдруг, тогда Леше хочется сказать: «Ненормальный».