— Нет, я уже выбыл, — киваю, стремясь вниз.
— Выход перекрыт, — нависает в пролете яблоня. И будто падает плод, с подкашливанием: — Тупик.
За сложной системой оргстекла и алюминия старушки проводят чаепитие. Каморка тесна, и реальность спорит с иллюстрацией: художник вроде бы шутит над героем, рисуя жилище меньше его самого. Но, так же как в представившейся картинке, видимое убедительно и надежно, так и они: имеют продолжением руки плоскость стола, головы — ящик с ключами; сколько лет они просидят с блюдцами? Различаю голоса: сплетничают. Им, наверное, невдомек, что лепет их слышен за пределами бытовки, во внешнем мире, где старческий гротеск ваяет пороки невестки, соседки, сменщицы, начальника «караула».
Заранее шевелю пальцами для привлечения внимания, подхожу и громко и вежливо, хотя уже и вспомнил, как добраться, спрашиваю. Мы все улыбаемся, и та, что гардеробщица (номерки как бублики на карем шнурке), объясняет. Ей, кажется, понятно, что она первой начала меня утешать.
Натешившись информацией, удаляюсь.
Вахтерша: Бродит, как Савич.
Гардеробщица: И каждый день.
Две реплики — два выстрела: обо мне? Возвращаюсь и, минуя, бросаю взгляд: непрекращаемое чаепитие — пенсионерки так и сидят здесь до могилы, их меняют другие, и Смерть, запутавшись в клиентуре, гадает: брала?
— Это и есть их захоронение, — шлепается на плечо человечек со спичечный коробок.
— Постарайся понять: мне необходима цельность события, такая, что ли, система от А до Я, иначе легко запутаться.
Человечек: То есть свихнуться.
Я: Ты — Савич.
Он: Неостроумно. Хуже — пошло.
Я: Ну кто же знал. Прости.
Савич (шепотком): Хочешь жить сто лет?
Я: Двести.
Савич: Полтораста.
Я: Триста.
Он: Возьми.
Сворачиваю ладонь, выхожу во внутренний двор, размыкаю изуродованные пальцы: конфета «Каракум», сжимаю — пусто.
На плече чепчик от желудя.
Я убежден, что нынче успею все завершить. Мне кажется, что я не слишком заметен. Зайдя в корпус, отсчитываю зигзаги, необходимые (как очереди, обеденные перерывы, минуты до открытия, минуты бездействия и молчания торговца) для достижения искомой двери. Я озяб и взмок мгновенно — представилось, что библиотека закрыта. Впрочем, тут же стало понятно, что мысль не сегодняшнего дня, и испуг мой обернулся шуткой.
С влажной спиной я слежу, как вычитаются из библиотекарей части фигур стеллажами и столами, затем совокупляются в единое, как вдруг одна из девушек исчезает вовсе, а две другие, будто ведают мою точку зрения, замирают с изданием, листая. Представление это походит на графическую игру.