— Курить по одному! — командует мент. — Первыми курят товарищи дружинники, потом по очереди. Что я сказал?! Сейчас курю я! — мент замечает у себя сигарету. Он на той стадии опьянения, когда искусственная бодрость сменяется флегмой. Однако мент борется. Его долг — доставить партию нарушителей в отделение, а потом, вплоть до утра может быть, еще и еще блистать всеми доблестями эмведешника. Неизвестно, хорошо или плохо окажется опорожнить еще стакан-другой, хотя, появись такая возможность, он ни в коем случае не откажется.
— Всем сесть! — багровеет мент. — Я что сказал! Я мужик добрый, но если меня разозлить, тут уж никому не поздоровится. — Он с озорством оглядывает нас.
— В отделении на Гужбанской знаешь как пиндят! — смеется мальчик.
В гомоне я оплакиваю эпоху дуэлей. Я вызвал бы после всех пертурбаций каждого из ментов и смыл бы незаслуженный позор в равной схватке.
Я молю о войне или хотя бы аварии. Я взбешен и испуган, заинтересован и расстроен, но более всего — бессилен, и это невыносимо.
Они будут причинять мне боль и травмировать мое тело — издеваться над тем, что я созидаю и воспитываю.
15 суток — это: товарищеский суд, лишение премий и тринадцатой, позор и новое мнение.
У меня единственное средство. Я обращаюсь к высшим силам с просьбой провести меня сквозь это испытание и отпустить в мир до истечения суток.
Нас конвоируют в отделение. Я ощущаю исполнение определенного ритуала на каждом этапе сегодняшней пьесы. У меня отсутствуют статистические данные для выводов. Впрочем, все шаманство ментов имеет целью уничижение личности задержанного — это очевидно.
Нас рассаживают в приемной. За столом — средних лет с сонным лицом. Я почему-то не помню, что было прикреплено к его погонам — звездочки или лычки. За пуленепробиваемым оргстеклом — ожиревший богатырь с усами Поддубного. У него вроде бы мерцало сколько-то звезд.
Пока не началось дознание и очные ставки, признаюсь, что, несмотря на полную непричастность, в редкие дни я сам мечтаю о высоких знаках отличия. Чур!
Влекут сердечницу. Она тщетно артачится. Я предлагаю ей свое место. Она вроде бы не оценивает неуместной галантности и плюхается на стул посреди дежурной.
Я, в общем-то, наращиваю и компоную излагаемый материал: не все умещают рамки рассказа, и в него не вошло (не войдет) то, что было (или не было). Вкратце о данном моменте: общий гул, окрики, осторожный стеб, задержанных разъединяют, уводят, из соседнего коридора слышны гаммы возмущения. Наследник торговых работников передает своему соседу зажигалку.