Бьёрд не вскрикнул и тогда, только дыхание его оборвалось. Сольвейн зашарил ладонями по вздрагивавшему телу, обхватил и привлёк к себе. В голове колотила тысяча молотов; он никогда не был так измождён и иссушен, ни с Хьёдвиг, ни даже с голубоглазой кмелткой, которую взял точно так же, силой, в свой первый поход. Он внезапно понял, что было причиной стыда и вины, которые обуяли его тогда. И когда понял — в голове его взорвался белый водопад, всё обрушивая, всё сметая на своём пути.
Он брал, как истинный барра, но не умел сохранить.
Сольвейн приподнялся и перевернул тело, вздрагивавшее под ним. И увидел эти глаза. Увидел снова эти глаза, те самые, и смотрели они точно так же, как многие зимы назад…
И он знал теперь, что сохранить — это значит заставить их смотреть по-иному.
— Теперь ты мой и будешь моим всегда, — сказал Сольвейн сын Хирсира кмелтскому мальчику Бьёрду. — И даже если ты родился от моего семени и Драт проклянёт меня, мне на это плевать.
Так сказал — и притянул к себе всё ещё вздрагивавшего пленника, заключив в объятия, и прижал его к себе, и уснул.
Утром он проснулся, по-прежнему обнимая тёплое обнажённое тело. Бьёрд не спал и смотрел на него напряжённым, волчьим взглядом. Сольвейн слегка улыбнулся ему. Его желание тоже проснулось, и налитый кровью член упирался мальчишке в пах. Как это было старанно! Никогда прежде его так не возбуждало мужское тело. Сольвейн слегка отстранился, поворачивая Бьёрда на другой бок, так, чтобы он оказался к Сольвейну спиной. Руки и ноги мальчика всё ещё были связаны, так что сопротивляться как следует он не мог — да и не особенно пытался, когда Сольвейн нащупал пальцем судорожно сжатое отверстие и принялся неспешно растягивать его.
— Не противься мне, — сказал он вполголоса, зная, что парень не поймёт, но надеясь, что он правильно истолкует спокойный, миролюбивый тон. — Я не хочу причинять тебе лишней боли.
Бьёрд вздрагивал от его прикосновений, но молчал и не не делал попыток вырваться. Его глаза теперь были закрыты. Быть может, подумалось Сольвейну, он не первый раз в плену, и с ним уже делали такое. Может, потому он так противился, когда я привёз его… и потому так покорен сейчас. Впрочем, непонятно тогда, почему он всё ещё жив.
Осторожно и неторопливо Сольвейн ввёл свой член в задний проход мальчишки. В такой позе, да ещё и со связанными ногами, юный кмелт был узок и тесен, но Сольвейн не собирался входить глубоко. Он неспешно двигался, прикрыв глаза, растягивая наслаждение, поднимавшееся в нём медленной ленивой волной. Одна его рука обнимала плечо Бьёрда, друга рассеянно шарила по груди пленника, теребя соски. Это вовсе не походило на их ночное соитие, бешеное и свирепое. То, что происходило сейчас, почти не было насилием — во всяком случае, Сольвейну так казалось. Он опустил руку, поглаживая живот мальчика повыше повязки — и услышал странный звук, прохожий на сдержанный всхлип. Он открыл глаза. Ладонь его резко опустилась вниз — и упёрлась в твёрдый член Бьёрда. Тот вздрогнул от этого прикосновения и снова всхлипнул, а потом заёрзал, пытаясь отодвинуться, но Сольвейн лишь притянул его к себе крепче, войдя в него ещё чуть глубже — и замерев.