Рунгар стоял в круге, образованном людским морем, скрестив на груди могучие руки, и с усмешкой смотрел на Сольвейна.
— Ты огорчил меня, — повторил он снова — сильным и звучным голосом, от которого его люди всегда умолкали — умолкли и на этот раз, и тишь повисла над лагерем барра. — Ты поднял руку на моего раба и изуродовал его. Что мне сделать с тобой за это?
Кто-то — один из тех, кто волок Сольвейна к телеге — крикнул: "Изуродуй его так же!", но остальные молчали. Сольвейн с трудом поднял голову — так, чтобы смотреть Рунгару в глаза. Сказал хрипло, но достаточно громко и, слава Огненному, не выдав голосом боль, которую испытывал:
— Твой раб трусливо разрезал мой шатёр и проник в него, будто вор, чтобы украсть то, что принадлежало мне. Я поступил с ним так, как поступают с ворами.
По толпе прошёлся гул, но Сольвейн едва услышал его. Сквозь мокрые от крови, прилипшие к лицу волосы он неотрывно глядел на Рунгара.
В ухоженной бороде когоруна блеснули ровные зубы — он улыбнулся.
— С ворами? Ты, кажется, что-то недопонял, Сольвейн сын Хирсира. Мои асторги пришли к тебе по моему приказу, взять у тебя то, что ты мне подарил.
— Я ничего не дарил тебе, когорун.
— Разве? Ты отказался продать мне своего сладкого кмелтского мальчика. Я понял это так, что ты даришь мне его.
Гул усилился настолько, что теперь даже Сольвейн не мог его не слышать. Однако Рунгар будто и не замечал. Он продолжал улыбаться. Собрав силы, Сольвейн приподнялся повыше, распрямляя плечи и яростно сжимая в кулаки окровавленные руки.
— Ты либо глуп, когорун, — проговорил он громко и внятно, — либо вероломен настолько, что это способно лишить тебя чести. Но как бы ни было, что ж — я ошибся! Я назвал вором твоего раба, тогда как мне следовало назвать вором тебя!
Улыбка Рунгара померкла. Потом сменилась оскалом. Шум вокруг улёгся — то, что сказал сейчас Сольвейн, было слишком немыслимо и значило слишком много, в том случае, если бы оказалось правдой. Как бы там ни было, он не мог не ответить за эти слова, и все, затаив дыхание, гадали, какую именно часть тела ему немедленно отсечёт когорунская секира.
Но Рунгар не тронул оружие. Он сказал тихо, но так, что услышали все:
— Пожалуй, я был прав, что не убил тебя сразу. Позже мы с тобой обсудим то, что ты сказал. А сейчас я хочу, чтобы ты увидел, как глупо и бессмысленно было твоё упрямство. Смотри!
Он указал вперёд, но ещё прежде, чем рука Рунгара взметнулась, Сольвейн повернул голову туда, где шевельнулось людское море. Барра расступились, пропуская вперёд братьев-асторгов. Теперь не составляло труда отличить их друг от друга, потому что у одно из них лицо было перебинтовано так, что виднелись только рот и глаза. И глаза эти победно блестели, а рот торжествующе скалился. Сердце Сольвейна подпрыгнуло к горлу — и оборвалось.