Когорун Рунгар, его вождь и владыка, сидел в седле, глядя на него сверху вниз, и улыбался. Его огромный жеребец, которого он кормил человеческим мясом, хрипел и бил копытом в двух шагах от Сольвейна.
— Я вижу ещё, что ты позаботился о нём прежде, чем перевязал свою рану, Сольван, — продолжал когорун, по-прежнему улыбаясь. — Ты надеешься взять за него большой выкуп, или он украл твою душу? Что скажет на это бедная Хьёдвиг, когда узнает, Сольван?
Трижды! Трижды его назвали Сольваном за одну только минуту. О, будь это кто другой — лежать бы его безголовому на даланайском песке. Но когорун…
Отец зло подшутил над Сольвейном, выбрав ему такое имя. Оно означало — Орлиное Сердце, но стоило добавить всего лишь одно полукружье к одной-единственной руне, и получалась новая руна, а с ней и новое имя — Сольван, или — Мягкое Сердце. А для барра нет оскорбления хуже, чем обвинение в мягкосердии. Иной, заподозривший в этом Сольвейна, немедля убедился бы, что ошибается — на собственной шкуре. Но когорун…
— Хьёдвиг не узнает, — совладав наконец-то с гневом, ответил Сольвейн. — Если только, о когорун, ты не выдашь меня и не скажешь, что я изменил ей в походе с кмелтом. Ты знаешь — она достойная женщина, и не годится подвергать её подобному огорчению.
Рунгар расхохотался. Указал концом кнута на откинутую голову мальчишки.
— Так я всё же был прав! Что ж, расскажешь потом, каков на вкус кмелтский мёд, — сказал он и, ударив пятками жеребца, двинулся через лагерь. Те, кто слышали его слова, приветствовали их хохотом.
Сольвейн улыбнулся краем рта и вошёл в свой шатёр.
Ночь спустилась на берег Доллы, тёплая ночь середины лета. Сольвейн развёл костёр в шатре, и дымная струйка утекала ввысь сквозь отверстие в куполе. В десяти шагах от него веселились собратья, празднуя удачный набег, но Сольвейн не вышел к ним.
О своей ране он вспомнил уже к ночи, когда она начала чесаться под запёкшейся коркой крови. Тогда он решил наконец её перевязать, второй раз за день отойдя от постели кмелта — в первый раз он отлучился, чтобы вычистить и накормить своего коня. Мальчик, всё ещё беспамятный, укрытый по пояс конской попоной, лежал на подстилке, которую Сольвейн сделал ему из своего плаща. Его бок, смазанный целебной мазью из запасов Сольвейна, был туго перебинтован, и кровь уже не проступала на повязке. По-прежнему связанные руки спокойно лежали на груди немного повыше раны. Сольвейн развязал их, растёр, так, чтобы сошли следы от верёвок? — и связал снова. Он знал, что рана не помешает мальчишке опять попытаться напасть, когда он очнётся.