— Под этим флагом, товарищи, мы прошли с вами не одну сотню миль! Он развевался над нами в минуты боя. И сейчас вы пойдете с ним, потому что вы частица нашего корабля. Надеюсь, вы донесете его до мыса Желания и когда-нибудь он станет боевой реликвией, сохранится в музее, люди будут смотреть на него и вспоминать вас добрым словом.
В морозном воздухе прозвучала команда:
— По местам!
Матросы бежали к своим саням, оставляя на снегу глубокие следы.
Всплыть на полюсе!
1
Снег кружил вихрями. Свет редких фонарей с трудом пробивался сквозь плотную завесу, и различить что-нибудь трудно даже на близком расстоянии. Погода все время менялась: то было морозно, а то снежный наст размягчался под ногами.
В заливе на разные голоса гудели сигнальные буи. Их тревожные звуки настораживали, заставляя думать о людях, застигнутых сейчас, быть может, в штормовом, никогда не затихающем море...
С причала в Североморске катера и посыльные суда уходили в отдаленные базы, в том числе в Энскую губу — так называли базу атомных подводных кораблей.
Контр-адмирал Максимов шел торопясь, хотя, казалось бы, сам себе хозяин. Придет раньше или позже — никому нет дела. Но так уж повелось — где бы ни был, он всегда спешил вернуться к себе в базу. Хоть и нет повода для тревоги, а все же спокойней, когда хозяйство у тебя перед глазами...
Издалека он услышал разноголосый шум и удивился: обычно пассажиры вовремя уходили на катерах и только какой-нибудь запоздавший офицер просил разрешения воспользоваться оказией.
Невысокий парень, в тулупе и ушанке, — старшина катера — вынырнул из кубрика и вытянулся перед Максимовым.
— Не дают «добро», товарищ адмирал... Женщины с детишками, наверно, с утра маются, — прибавил он, понизив голос.
-Максимов зашел к дежурному по рейду, и, когда он скова появился на причале, «добро» было уже получено.
— Товарищи! — крикнул старшина, подняв руку, но вряд ли кто-нибудь заметил в темноте его жест. — Катер идет в Энскую. Женщины с детьми в Энскую есть?
На катере включили прожектор. Широкий луч выхватил из темноты толпу людей, ожидавших оказии.
Перед Максимовым, стоявшим у трапа, выросла фигура офицера, на погонах которого блестели две маленькие звездочки. Отдав честь, он сказал смущенно:
— Товарищ адмирал, позвольте с вами. У меня дочь и жена.
Максимов заметил стоявшую в стороне молодую женщину. К ней прижалась девочка лет четырех, закутанная в шаль.
— Прошу, — сказал Максимов и пропустил женщину вперед себя.
Лейтенант подхватил чемоданы и зашагал следом за всеми.
Максимов вошел в каюту, снял шинель, тужурку и остался в тонкой вязаной жилетке, надетой поверх белой сорочки. Наклонился к зеркалу и увидел свое чуть расплывшееся грубоватое лицо, седые волосы, шрам, оставшийся на лбу после одного десанта, — живое напоминание о войне. Тронул ладонью щеку и подумал: «Утром побрился, а щетина уже пробивается». Он еще раз взглянул в зеркало и усмехнулся: «Постарел, брат, ничего не скажешь! Бегут, меняясь, наши лета, меняя все, меняя нас...» Набив табаком трубку, он задумался. Мысленно он был уже дома. Заботы предстоящего дня обступили его. Он любил эти заботы и даже выискивал себе новые поводы для беспокойства, потому что оставаться наедине с собой стало в последнее время не очень-то приятно. Приходили воспоминания, то горькие, а то приятные, особенно когда молодость маячила перед ним, но годы давали себя знать, и ни на минуту не мог он забыть, что голова уже седая. «Старею я, старею, — сердился он на себя, — надо бы зарядку делать каждое утро. Все-таки бодрость придает...»