Вдобавок он наконец понял, что его все время тревожило. В домах не светилось ни одно окно. Почему не светится ни одно окно?
Быть может, подумал он, весь район откупила какая-то фирма и устроила на всех этажах свои конторы? Если бы не эта идиотская история, он бы давно уже был дома, заварил чай, соорудил бутерброд, включил телевизор и смотрел бы, пока не почувствовал, что глаза смыкаются сами собой. Он представил себе маленькую чистую кухню, говорящую голову в телевизоре на кронштейне, круг света от лампы на гнутой ножке.
— Понастроили офисов, — сказал он вслух, чтобы как-то себя развеселить, — капиталисты проклятые.
Морось волной прошла по воздуху и ударила в мокрые стены.
В стыках булыжников мелко дрожала вода.
Он миновал еще несколько домов. Потом пошел забор с каким-то недостроем, над которым уныло свесил нос подъемный кран. На заборе висел жестяной плакат с трафаретной надписью — обрадованный, он почти подбежал к нему, потому что обычно на таких плакатах помимо всего прочего обозначался адрес строительства. Табличка была ржавая, водяные капли застревали в облупившейся краске, но он все-таки сумел разобрать.
“Строительство 9-этажного многоквартирного жилого дома по проспекту Тон Дык Тханга ведет СМУ-305. Предполагаемый срок окончания строительства — май 1972 года”.
Кто такой Тон Дык Тханг? Почему проспект, когда это переулок? Его хотели снести и на этом месте проложить трассу? Непонятно.
Недостроенный девятиэтажный жилой дом таращился на него дырками окон, щетинился арматурой. Из-под забора ползли к ногам пучки жесткой травы.
Артемий Михайлович с каким-то всхлипом в несколько приемов втянул сырой воздух и побрел дальше. Забор кончился, пошли одноэтажные домишки, потом какая-то фабрика, приземистая, кирпичная, со сплошной полосой фасеточных окон, потом вновь одноэтажные дома с боковыми пристройками-крылечками, фонарь, плясавший над крыльцом, освещал гофрированный козырек, по краю которого сбегали, тяжелея и срываясь, капли.
Рядом с пристройкой, на первом этаже, светилось крохотное окошко, забранное решеткой-солнышком. Окно изнутри было заставлено картонкой, а свет, пробивающийся сквозь щели, какой-то плоский, служебный, как бывает, когда светит одинокая голая лампа на одиноком проводе, но Артемий Михайлович обрадовался и этому. Некоторое время он колебался, потому что чуждался незнакомых людей и разговоров с ними, но потом все-таки, пригнув голову и чувствуя, как струйка воды трогает стриженый затылок, взбежал на две ступеньки крыльца и нажал на кнопку четырехугольного обшарпанного звонка.