Чулков встал, подошел к Батищеву и положил ему руку на плечо.
– Слушай, любезный, – сказал он, – ты человек бывалый, если я тебе что не так скажу, ты не донесешь?
– Коли что не так сделаешь, по присяге извещу, – сказал Батищев.
– Так ты садись. Вот смотри, служивый. Строить мне предписано водяные колеса и к ним восемь точил для точения ножей и палашей, да восемь станков для сверления ружейных стволов, да еще сверловки для штыковых трубок, и спрос с меня, а строить взялся сын посадского человека Марк Красильников, Сидоров сын. Строить начали – махина мудренейшая, а сам-то Марк помер.
– То беда, стольник.
– Статочное ли это дело – с голого места брать… Неграмотного псалтырь заставляют читать. Я разве людей не бью? Бью!
– Про то слыхали.
– А машины-то кто построил? Разум-то у кого в голове найдется? Мне теперь впору в Упу прыгать. Ты, что ли, построишь, солдат?
– Построю, – сказал Батищев. – Прикажите на песке нарисовать, так построю.
– Ты стой! Да ты ополоумел! Коли ты возьмешься, ты и отвечать будешь. Только я человек добрый – я будто и не слышал, что ты говорил: побью батогами и отпущу, будто ты и не виноват.
– Я построю, – сказал Батищев.
– До чего народ размахался, – сказал Чулков, – какую беду на себя берут! Видно, мне счастье послано по родительским молитвам. Ты что, хоть мельник?
– Был и мельником…
– Ладно, доложу князю Волконскому, что нашелся такой дерзкий человек. Откуда ты, такой бешеный?
Батищев улыбнулся.
– Из Ораниенбаумского батальона.
– Да ты, никак, беззубый!
– Я зубы на службе съел, – ответил Батищев.
– Ну, рассказывай, откуда взялся. Мне о тебе князю Волконскому надо будет докладывать.
в которой солдат Яков Батищев рассказывает кратко, как строил он корабли, сражался с турками, греб на галерах и бил шведа под Полтавой.
– Я здешний, венезский, с реки Веневки, что впадает в реку Осетр. Место у нас лесистое, и зарублена у нас по лесу со времен царя Ивана Грозного засека с Княжьими воротами. Правый бок нашей засеки сошелся с Тульской. Я же сам из черносошных крестьян, служил по плотничьему делу – ставил мельницы. Вырубил я заповедный дуб на мельничные колеса – делать цевья. То делать можно, но сказали про меня, что я срубил дуб на дрова, а то запретно. Судили меня и били кнутом на торгу, вместо смерти послали на царскую его величества службу. Строили мы для государя нашего у Воронежа корабли. Шел нынешнего счета тысяча шестьсот девяносто третий год. Лес на доски надо перетирать, а лес сырой и мерзлый. Умыслил я тут сделать на речке одной запруду, поднял воду, пустил ее на колесо; пристроил к колесу пилы, и начали пилы пилить у меня бревна по шести враз, а бревна на пилы тянул я грузом, а не руками. Пилили мы так бревна, а по лесам ходит царь – шапка на нем калмыцкая, подбита белой овчиной, кафтан красный. Черными глазами смотрит, усами шевелит, – все ему кланяются, а никто остановиться не смеет, а не то спросит царь: «Какое у тебя дело, что ты медлить можешь?»