– Не хвастай, – сказал Мартышка. – При мне сколько императриц меняли, каких только дам на престол не возводили – сами придумают и сами ахают, – а я водку подаю, пиво подаю, а сам молчу. И, вот видишь, много ли я на дыбе висел! Живой хожу. Только вот плясать не могу, да к возраст не тот. Жив за смирность.
– Свет ты мой, господин Сабакин, – сказал Дмитриев, – приедешь – ты Борзого не забудь. Что ты придумал, я не знаю. Вижу по глазам – придумал. Ты у английских людей все спрашивай, а коли они спросят, говори «не понимаю», а коли еще спросят, ты скажи: «Где нам! У нас страна деревянная». – «Ой ли!» – скажут англичане. А ты божись и говори: «Деревянная, на квадратных колесах ездим». Так говори… А не то проговоришься. Они спрашивать умеют с лаской.
– Ты Борзому от меня поклонись, – ответил Сабакин. – Устоим… Пушки у нас не хуже стреляют. Что длинно, что коротко, что кругло – знаем.
– Заговорили вы меня, – сказал Мартышка. – Голова у меня от вас заболела. Я думал, вы об интересном хвастать будете, а вы о деле. О деле пора кончать. А вон и солнышко – черпнуло оно водички и опять в небо.
– Неясно солнце, – сказал Сабакин.
– То и хорошо. Ветер с тучкой пришел попутный. Прощай, Лев Сабакин, господин, – отчества твоего не помню.
– Прощай, Мартын Мартынович!
Солнце и в самом деле поднялось, ветер дул на море, и корабли, тихо скрипя причалами, звали корабельщиков в открытое море.
Одевались корабли парусами.
Забелела гавань.
Дмитриев провожал Сабакина.
– Роман Михайлович, – сказал механик, – коли Кулибина Ивана Петровича увидите, то ему поклонитесь, скажите, что благодарен я очень за его неоставление. Мосты разные в Англии смотреть буду, механике и математике учиться и приеду сюда помогать через Неву его мост ставить в один пролет, стосорокасаженный. Да он небось без меня поставит.
– Люди говорят – поставит.
Вдали дымила огненная машина, и дым подымался в небо.
Утро пришло с туманом, с тучей, как будто слегка задымленное.
Крутели в море надутые ветром паруса.
Сабакин взошел на высокую желтую палубу «Ауроры».
На корме негромко закричали по-английски.
С причала побежал новый канат и, плюхнув в воду, прочертил по ней пенный след.
Грудь корабля приподняла воду.
Медленно отошел корабль.
Дмитриев махал картузом с пристани.
Отплывал Кронштадт, за ним голубел дальний берег.
Уплывали невысокие дома, тонули в воде.
Тонули в воде дома, церкви; вот только шпиль Андреевского собора над водой, потом только крест остался золотой искрой, вот только дым остался от Кронштадта.
Дым и память о Дмитриеве.
Скрипели мачты.