Свет на кухне у Аманды все еще горит. Он такой яркий, что под окном видно все эти листья. Может, она, как я, может, ей страшно. И этот свету нее вместо ночника. А может, она все еще не спит, сидит на кухне за столом и пишет мне письмо. Аманда пишет мне письмо, а потом утром, когда начнется новый день, она мне его как-нибудь передаст.
Подумать только, она ведь ни разу мне не писала, с тех пор как мы познакомились. За все то время, пока у нас были отношения — в течение этих шести примерно месяцев — я даже на клочке бумаги ни разу не видел ее почерка. Я даже не знаю, умеет ли она вообще писать письма?
Думаю, умеет. Наверняка умеет. Она ведь о книгах рассуждает. Хотя какое это имеет значение? Никакого особого значения. Я ведь все равно ее люблю, как же иначе?
Хотя — я ведь тоже никогда ей не писал. Мы всегда по телефону разговаривали, ну и при встрече.
Вот уж кто-кто, а Молли любила писать письма. Она писала мне даже после того, как мы перестали жить вместе. Вики приносила письма из почтового ящика и без единого слова оставляла их на кухонном столе. Со временем письма приходили все реже и реже и становились все более странными. А эти теперешние ее послания оставляли у меня какое-то гнетущее чувство. В них шла речь только о всяких «аурах», да «знаках». Иногда она писала о том, что слышала голос, который говорил ей, что она должна сделать или куда ей нужно пойти. А однажды она сообщила, что несмотря ни на что, мы все еще «настроены друг на друга». Ведь она всегда очень хорошо понимала, что я чувствую. Иногда она «излучает на меня свое сияние», писала она. Когда я читал эти ее письма, у меня волосы на затылке шевелились. А судьбу она теперь называла новым словом — «Карма». «Я следую своей карме, — писала она. — У тебя карма испортилась».
Как же хочется спать, только смысл? Люди скоро уже вставать начнут. У Вики вот-вот затрезвонит будильник. Как бы я хотел сейчас пойти наверх, лечь рядом с женой и сказать ей, что я прошу у нее прощения, что я совершил ошибку, и давай все это забудем — а потом заснуть и проснуться, держа ее в объятьях. Но у меня больше нет такого права. Теперь я здесь чужой и назад уже вернуться не могу! Но, положим, я так сделаю. Положим, я пойду наверх и нырну к Вики под одеяло, как мне сейчас захотелось. Она, наверно, проснется и скажет: «Уйди, скотина. Не смей меня трогать, сукин сын».
Да ладно, ничего такого она не скажет. Не собираюсь я ее трогать. Тем более таким вот образом.
Спустя два месяца после того, как я бросил Молли, после того, как я от нее смылся, Молли окончательно рехнулась. Совсем с ума сошла, чего, собственно, и следовало ожидать. Ее сестра позаботилась о том, чтобы ей предоставили необходимый уход. Хотя что я такое говорю? Они просто заперли ее в психушке. Другого выхода не было, сказали они. Они заперли мою жену в психушке.