— Как же мы будем жить?
— Хорошо.
— А как насчет еды и крова над головой?
— Кров над головой у нас есть. Эдди сказал, что не торопит с возвратом долга, и благодаря ему у нас есть дом.
— Ты забыл про Анук. Из чего ты собираешься платить ей?
— Отдам ей заднюю комнату под студию. Ей требуется место, где лепить.
— Нам потребуется еда.
— Мы ее вырастим.
— Отбивные? Вырастим отбивные?
— Я подумываю о том, чтобы очистить пруд, — ответил отец.
На заднем дворе у нас был пруд — в форме восьмерки, с белыми камешками по краям.
— Можно запустить туда рыб, — добавил он.
— Только этого не хватало!
— Но на этот раз я буду сам ухаживать за ними.
— Хорошо, — кивнул я.
Отец сдержал обещание: вычистил пруд и пустил в него трех редких японских рыб. Не золотых — они были настолько велики и разноцветны, что, должно быть, являлись самой прогрессивной рыбьей разновидностью, обойдя в этом смысле даже большую белую акулу. Отец кормил их раз в день, разбрасывая хлопья полукругом по поверхности пруда, словно исполнял простую, величественную церемонию.
Через месяц или два я вместе с Анук наблюдал из кухни за отцом. Он скармливал ложками в пруд белую субстанцию. И при этом довольно насвистывал.
Анук прижалась лицом к стеклу, затем повернулась и потрясение на меня посмотрела:
— Да ведь это хлорин!
— Вряд ли он принесет рыбам пользу, — заметил я.
— Мартин! — закричала Анук из окна. Отец с недоуменным видом обернулся. По его выражению можно было догадаться, что он недавно пережил психогенную депрессию и ее вкус до сих пор не вышел у него изо рта. — Что ты делаешь, идиот? — Он смотрел на нее так, словно Анук была марионеткой, которую он вырезал из дерева, и вдруг эта марионетка заговорила.
Мы выбежали из дома. Но было поздно. Осталось только стоять и смотреть, как рыбы плавали на боку с недоверчиво выпученными глазами.
— Знаешь, в чем твоя проблема? — спросила отца Анук.
— Да, — тихо ответил он. — Думаю, знаю.
В ту ночь я онемел от холода. Огонь погас, я лег наверху одетый и навалил на себя гору одеял. С кровати мне был виден неяркий свет на заднем дворе. Я подошел к окну и выглянул. Отец стоял внизу в пижаме с керосиновой лампой, образовывающей в темноте золотистый круг.
Он оплакивал рыб. И зашел настолько далеко, что театрально смотрел на свои руки, словно изображал чувство вины в студенческой постановке «Макбета». Несколько минут я наблюдал за ним. Серебристый ободок луны в это время тускло освещал его мини-королевство. Ветер прокладывал путь сквозь кроны деревьев, цикады исполняли однообразную песню. Отец начал бросать в пруд камешки. Мне стало противно, но я не мог оторваться от этого зрелища.