Вот почему точно так же, как отец оставил меня, я оставил его ученых друзей — этих поразительных ожесточившихся гениев — и делал в школе все исключительно по минимуму. Иногда устраивал себе выходной и, прогуливаясь по пульсирующим улицам города, наблюдал судорожное биение его сердца или забредал на ипподром и смотрел, как лошади влачили существование под задницами низкорослых мужчин. Время от времени администрация школы посылала отцу преднамеренно смешные письма, в которых информировала его о моей посещаемости.
— Пришло очередное письмо, — сообщал он мне и размахивал им так, словно это была десятидолларовая купюра, которую он нашел в кармане старых брюк.
— И что из того?
— Что ты можешь сказать в свое оправдание?
— Пять дней в неделю — это слишком много. Изматывает.
— Тебе не обязательно быть первым среди всех. Тянись как можешь — вот к чему ты должен стремиться.
— Именно этим я и занимаюсь. Тянусь.
— Отлично. И уж постарайся, чтобы получить кусочек бумаги со своей фамилией.
— На фига?
— Я говорил тебе тысячу раз. Необходимо, чтобы у общества создалось впечатление, что ты ему подыгрываешь. Потом можешь поступать как угодно, но пусть окружающие считают, что ты один из них.
— Может, я и есть один из них.
— Ну да… А мне в таком случае надо завтра выходить на работу к семи.
Но не всегда он соглашался пустить дела на самотек. И я завоевал у преподавателей печальную славу благодаря его ненавистным и пугающим визитам — вдруг в классе замечали, что он прижимается лицом к матовому стеклу в двери.
На следующий день после того, как я показал отцу свое сочинение о Гамлете, он явился в школу и на занятии по английскому устроился в заднем ряду, втиснувшись в деревянную парту. Когда он входил в класс, мистер Уайт писал на доске слово «интертекстуализация» и, обернувшись и увидев между цветущих лиц молодых придурков мужчину среднего возраста, был несказанно удивлен. Неодобрительно на него заворчал, словно собирался наказать своего ученика за то, что тот во время занятий внезапно постарел.
— Как-то здесь уж очень застойно, — заявил отец.
— Прошу прощения, не понял.
— Мне кажется, здесь трудно размышлять.
— Простите, вы…
— Озабоченный отец.
— Отец ученика из этого класса?
— Возможно, «озабоченный» — это слабо сказано. Когда я вспоминаю, что он обучается под вашим наставничеством, то начинаю плакать кровавыми слезами.
— Кто из учеников ваш сын?
— К стыду своему, должен признаться, что это творение носит ярлык «Джаспер».
Мистер Уайт бросил на меня суровый взгляд, и мне захотелось провалиться вместе со стулом.