Заграничный стервятник догорал в поле.
...Ваня Чмотанов со строгим лицом, вытянувшись в струнку, лежал на алом полотнище. Люди жались к нему всё ближе, держались за края знамени. Осторожно положили рядом с Ваней обронённый ботинок.
Барашков прикладывал снег к раздувшемуся носу.
— Ладно, пошли обратно, — сказал он. — Не вышло, просчитались злодеи. Впредь будем бдительнее.
— Заступник ты наш родной! — причитала баба в телогрейке, протягивая к Ване руки. — Веди нас! Будем холод и голод терпеть, только не серчай на нас, скорее поправляйся!
Ваня, пришедший в себя, слабо улыбнулся и, превозмогая чудовищную головную боль, взял под козырёк.
* * *
— Аркадий, — сказал Чмотанов. — Мне пора соскакивать. Подыщи машиниста на станции, скажи: надо ехать в Разлив. Или как сумеешь, но чтоб паровоз был. Сегодня ночью я отбываю.
— А я? — тоскливо протянул Аркаша.
— А ты останешся здесь в качестве Чрезвычайного и Полномочного Комиссара! Мандат выписать?
— Мы можем и без мандату кровя пускать кому следовает, — презрительно усмехнулся Аркаша и расправил плечи. Ну и тряхну я их в тереберину мать, пусть знают, кого потеряли. Хошь, речь скажу, когда отъезжать будешь? «Уходя от нас товарищ Ленин завещал нам... »
— Брось паясничать! — нахмурился Ваня. — Промедление смерти подобно. Дуй за паровозом.
* * *
Глухой ночью с запасного пути станции Голоколамск - 1 без гудка отходил паровоз «овечка». И хотя все свершалось инкогнито, без свидетелей исторического события не обошлось. В дубленых полушубках, платках и валенках толпились они у отдувающегося белым паром локомотива. Сыпал сухой снежок, с невидимой мачты слепили глаза станционные прожектора.
Старый опытный машинист Стакашкин потянул ручку реверса, и городские огни медленно поплыли назад. Чмотанов не выдержал и выглянул, сжав кепку в руке.
Его сразу узнали. Раздался сдавленный крик: «Да здравствует...», но кричавшего повалили, накрыли тулупом. Люди бесшумно рукоплескали. Корреспондент «Ленинской правды» бешено чиркал неработающей авторучкой в крошечном блокнотике. Рядом с подножкой набирающего скорость паровоза бежала заплаканная учительница начальной школы и, закидывая вверх голову, впитывала навеки любимый образ вождя.
Чмотанова проняло это непосредственное проявление чувства. Он понял, что должен сейчас, сию минуту сделать что-то для этой женщины, осчастливить на всю жизнь... Резкий ветер бил Чмотанову в лицо, выжимая слезу. Он нащупал за пазухой тяжелый пакет с деньгами голоколамской сберкассы, но тут же ощутил в глубине сердца укол: «Не то…» Он высунулся по пояс в окно и, глядя в глаза задыхающейся, отстающей учительницы, крикнул: