Я пошел в насквозь провонявший мочой, с не пересыхающими за день лужами урины парк на площади Чинкваченто. Арабы и негры, уличные мальчишки и трансвеститы справляли малую, а подчас и большую нужду под деревом или каменной статуей или за обитым жестью прилавком на площади Чинкваченто. Приятель Омара отошел от группы своих друзей и зашел за один из прилавков, с которого торговали старыми книгами, репродукциями, открытками, старыми военными журналами и порнографическими изданиями. Парень писал, стоя за неосвещенной стороной прилавка. Его теплая моча стекала по ржавой жести на землю. Между несущимися по площади Чинкваченто машинами он подошел к другому уличному мальчишке на Виале Эйнауди. Я хотел догнать его и спросить, не появился ли Омар в Риме, но чтобы перейти дорогу, я вынужден был следить за едущими в пять рядов машинами. Возможно, однажды я угожу под машину, когда пойду за уличным мальчишкой и, словно загипнотизированный, забыв о мчащихся со всех сторон машинах, стану переходить улицу. Автомобиль подцепит меня, и я полечу в воздух и, окровавленный, упаду на асфальт. Мальчишка, за которым я следил, обернется и присоединится к стоящим вокруг моего мертвого тела зевакам, не подозревая, что я хотел с ним заговорить и что он и является причиной катастрофы. И еще пару лет, читая в газетах о дорожных происшествиях, у него перед глазами будет возникать мой окровавленный труп. Он сказал, что также уже несколько дней безуспешно пытается найти Омара. В подозрительных местах я вижу все больше полицейских в штатском и в форме. Все чаще они на полицейских машинах въезжают на площадь Чинкваченто, вечерами освещая фарами каждую каменную скамейку, на которой сидят негры, арабы, гомосексуалисты, трансвеститы и уличные мальчишки. С автоматами или пистолетами на взводе они выходят из машины и проверяют документы африканцев.
Голова Фридриха Геббеля покрыта стеклянной землей, как я называл ее во сне, и на его мертвом теле лежала рукопись огромного романа. Фридрих Геббель поднял голову, посмотрел на рукопись, а потом мне в лицо. Как только наши взгляды встретились, и стеклянная земля, как я ее называю, и рукопись обратились в пепел. В другом сне, приснившемся мне не в Италии, а в Каринтии, я видел трои умерших умалишенных детей. Перед погребением гробы еще раз открыли, и сотни людей, пришедших на похороны, забросали троих мертвых детей белыми гвоздиками. Гроб, где лежала девочка, был переполнен белыми цветками, и к раз в тот момент, когда я заметил, что девочка стала вертеться в гробу, ее мать решила навсегда закрыть крышку. Я закричал: «Но девочка еще жива, ее нельзя хоронить!» Они вырвали гроб у меня из рук и опустили его в заранее вырытую яму, в которой четверо молодых обнаженных могильщиков копали землю. В одном из могильщиков я с ужасом узнал молодого батрака, перед бедрами которого я за несколько дней до этого встал на колени на влажную осеннюю листву одного из клагенфуртских парков.