который тоже умер в двадцать четыре, а также Георга Бюхнера,
[7] Томаса Чаттертона,
[8] Раймона Радиге,
[9] а вскоре Чезаре Павезе,
[10] Пауля Целана
[11] и Георга Гейма,
[12] поэтов либо рано умерших, либо покончивших жизнь самоубийством. Я хотел умереть молодым, не важно, буду ли я поэтом или просто читателем. Главное – ранняя смерть, все остальное – не важно, но литература много раз спасала мне жизнь, спасала как читателю, а сегодня как писателю и читателю.
Этим воскресным утром Ганс Тома поехал по проселочной дороге через заснеженный лес на кладбище Шильдхорна. Тома попросил у служителя кладбища разрешение посмотреть на мертвых. Служитель указал ему на ветхое маленькое заснеженное строение среди сосен. Внутри все было обустроено как в морге, убого и холодно. Георг Гейм лежал с голландскими коньками на ногах, посреди зала напротив двери. Его тело, так как его вытащили из воды в мороз, было насквозь промерзшим. Холод заморозил кровь под кожей его лица; казалось, что он жив и заснул. Горькая складка легла вокруг его плотно сжатого рта. Но ужасающе выглядели другие покойники. Слева от него лежал накрытый зимним пальто окоченевший труп молодого помощника продавца из Шарлоттенбурга, бросившегося под поезд у Хундекеля, округ Грюнвальд-Фортс, и найденного железнодорожными работниками на рельсах на перегоне Ветцлор. Раздробленная окровавленная кость самоубийцы высовывалась из-под края пальто, жесткая черная шляпа закрывала его лицо. Справа перед ним в стоящей на полу глыбе льда притаился вмерзший в нее труп утонувшего в Унтерхафене под Готовым восемнадцатилетнего подмастерья берлинского художника, его мертвое тело из-за мороза пришлось выпиливать изо льда неподалеку от Вайнмайстерхорна. У него не было головы, которую сожрали крысы и расклевали чайки и вороны.В двенадцать лет я на какое-то время перестал расти. В течение года я терпел насмешки в семье и во дворе, а потом и в первом классе коммерческого училища, где меня называли крестьянским карликом. Только во втором классе – а в первом классе коммерческого училища я был оставлен на второй год, – тогда мне было уже шестнадцать лет, я снова стал расти. Мои одноклассники заметили, что я заметно вырос за короткое время летних каникул. Раньше, когда я читал «Прощание с родителями» Петера Вайса, то чувствовал, что я начал окончательное прощание с родителями. С этого момента я снова стал расти. Если бы я тогда не прочитал «Прощание с родителями» Петера Вайса, я так и остался бы такого же роста, как в двенадцать лет, не выше. Потом люди насмехались над бледностью моего лица и над моей худобой. В университете, где я в течение почти десяти лет работал, люди формулировали те же насмешки более тонко. Однажды я из-за моей бледности проходил обследование крови в больнице, при этом никакого заболевания выявлено не было, профессор из Клагенфурта, проводивший исследования, с разочарованием сказал мне: «Гм, а я думал, у вас анемия!» После этих слов я протянул ему руку и извинился.