Развернув
ее к себе, Лаклейн
увидел, что
она едва дышала,
не в силах вымолвить
и слова. А из
ее ошеломленных
глаз текли
розовые ручейки
слез. Кожа вампирши
горела, словно
та была в горячке.
Подхватив ее
на руки, Лаклейн
бросился в
ванную и стал
вертеть незнакомым
приспособлением,
пока из крана,
наконец, не
полилась ледяная
вода. А затем
опустился
вместе с ней
в ванну. Спустя
несколько
минут она
закашлялась
и глубоко вдохнула,
сразу обмякнув
в его руках.
Ликан сильнее
прижал ее к
своей груди
и нахмурился.
Ему не должно
быть никакого
дела до того,
что она чуть
не сгорела.
Это он горел.
По вине ее рода.
Да он и в живых-то
ее оставил
только пока
окончательно
не убедится,
что она не его
пара.
Доказательств
чему становилось
все больше.
Если бы Эмма
действительно
была его, мысль
«Теперь ты
знаешь, каково
это» никогда
не всплыла в
сознании. Такого
просто не могло
бы случиться.
Не тогда, когда
целью всей его
жизни было –
отыскать свою
Пару, чтобы
после оберегать
и защищать ее
любой ценой.
Нет, он все-таки
был болен. Его
разум просто
играл с ним.
Все дело именно
в этом…
Лаклейн
оставался с
ней в ледяной
воде, пока
температура
ее тела вновь
не стала нормальной.
Затем, сорвав
с нее промокший
шелк, вытер ее
нежную кожу
полотенцем.
Прежде чем
положить ее
обратно в кровать,
он одел Эмму
в другой наряд
- еще более
ярко-красного
цвета. Словно
стараясь себе
напомнить, кем
она была.
Натянув
на себя свою
потрепанную
одежду, он стал
слоняться по
номеру, пытаясь
решить, что
ему, черт возьми,
делать с вампиршей.
Спустя какое-то
время Лаклейн
заметил, что
ее дыхание
возобновило
прежний ритм,
а щеки вновь
порозовели.
Типичная способность
вампиров быстро
восстанавливаться.
Он всегда презирал
в них эту черту
и сейчас с новой
силой возненавидел
Эмму за подобное
напоминание.
Почувствовав
нарастающее
в нем отвращение,
Лаклейн быстро
отвернулся.
Его взгляд
внезапно зацепился
за телевизор.
Изучив неизвестный
предмет, он
попытался
разобраться,
как его включить.
И покачав головой
в отношении
простоты современных
устройств,
выбрал кнопку
с надписью
«вкл».
За
прошедшую
неделю ему
начало казаться,
что каждый
житель каждого
дома на окраинах
Парижа к концу
дня усаживается
перед одним
из таких ящиков.
Благодаря
своему острому
слуху и зрению,
Лаклейн даже
с улицы мог
наблюдать за
многими вещами.
Забираясь на
дерево с украденной
едой и усаживаясь
на ветке, он
был просто
поражен наличием
в каждой из
коробок абсолютно
разной информации.
И теперь у него
был собственный
ящик. Понажимав
кое-какое время
кнопки, он наткнулся
на неподвижную
картинку, где
всего лишь
рассказывали
новости. Их
объявляли на
английском
– ее родном
языке, и хотя
Лаклейн тоже
знал его, но
вот уже как
столетие на
нем не говорил.