тумаками.
Толпа, толкаясь, передвигалась от одного навеса к другому. Радостные
восклицания, перебранка, ржание коней, визг зурны сливались с громким
призывом нацвали платить монетами или натурой установленную царскую пошлину
с проданных товаров.
Но не эти мелкие дела решали судьбу базара.
На правой стороне площади, ближе к церкви, расположились караваны с
товарами, предназначенными для обмена. Под обширными навесами велся крупный
торговый разговор. Здесь не было крестьян с тощими мешками шерсти от пяти -
семи овец, сюда не шли женщины с узелками, где бережно лежала пряжа - доля
за отработанный год и отдельный моточек для пошлины нацвали. Все они с
надеждой толпились у навеса Вардана, из года в год ловко скупавшего и
обменивавшего их сбережения на хну, румяна, белила, пестрые платки, бараньи
папахи, чохи и другие незатейливые товары.
Вардан не толкался у больших караванов, наоборот, купцы сами посылали к
нему своих помощников скупать оптом собранное по мелочам, и, смотря по ценам,
Мудрый или продавал или упаковывал скупленное для тбилисского майдана, куда
стекались персидские и другие иноземные купцы. И сейчас он тоже что-то
выжидал, ноздри его, словно у гончей, обнюхивая воздух, трепетали. Он куда-то
посылал своего слугу и на каждую крупную сделку соседа хитро щурил глаза,
пряча улыбку. Под обширным навесом кватахевские монахи предлагали "для
спасения души и тела" молитвы на лощеной бумаге с голубыми разводами,
посеребренные кресты, четки из гишера, иконы, писанные растительной краской,
и пиявки с Тваладского озера.
Но монах Агапит с добродетельной бородой и кроткими глазами, очевидно,
не в этом находил спасение души и тела. В глубине навеса на небольшой стойке
разложены образцы монастырского хозяйстве: шелковая пряжа, шерсть породистых
овец - вот шелковистая ангорская, вот серо-голубоватая картлийская, вот
золотое руно Абхазети, вот грубо-коричневая пшавская.
На другом конце в фаянсовых сосудах - ореховое масло и эссенции из роз
для благовоний. Агапит сидел на удобной скамье и, казалось, мало обращал
внимания на мирскую суету. Только черный гишер с блестящим крестиком на
семнадцатой четке, подрагивая в его беспокойных пальцах, отражал настроение
Агапита.
Солидные купцы с глубокомысленным выражением проскальзывали мимо пиявок,
вежливо, но настойчива торговались, накидывали "для бога" и, преклоняясь в
душе перед знанием монахом торговых тайн, заключали сделки на суммы,
совершенно недоступные сознанию крестьян, хотя эти суммы складывались и
умножались трудом крестьянских рук.
Азнаур Квливидзе в нарядной чохе, обвешанный оружием, уже неоднократно