делать? Мои миссионеры с трудом нашли земные останки сына Георгия, шах
приказал выбросить обезглавленного Паата в грязную канаву, но, омытый и
одетый во все белое, благородный картлиец предстал перед господом богом, ибо
в последнее мгновенье отрекся от корана, осенив себя крестным знамением..."
Циала обхватила голову руками и простонала:
- ...Горе мне! Не помню, как жила... говорят, хотела убить себя,
говорят, два месяца болела... Когда очнулась, узнать решила, где могила
Паата. Пришла опять к господину Пьетро. Начала молиться, но святая дева с
желтыми волосами непонятно заулыбалась. Пьетро отказался указать могилу:
вдруг шаху вздумается надругаться над прахом. "Тебя, - сказал, - будут
пытать: лучше будь в неведении..." Еще прошло много черных дней. Ценности
были у меня, - не знаю, кто взял. Богатые одежды были, - не знаю, кто носил
их. Господин Пьетро к доброй женщине поместил, она силком кормила меня,
лечила травами. Был ночью дождь. За мной пришел слуга. Зачем скрытно зовет
делла Валле? Не успела войти, он взял за руку, повел в другую комнату без
окон, там стеклянный гроб стоял, и над ним светила синяя лампада. Встал в
углу человек и сбросил с себя плащ монаха. Я вскрикнула: Сефи мирза!
"Слушай внимательно, Циала, - сказал он, - мне посчастливилось устроить
тебе побег. На рассвете придут два монаха, одетые купцами, они довезут тебя
до пределов Картли. Расскажи лучшей из матерей, ханум Русудан, сколь
доблестен был мой друг Паата в черный час..." Сефи-мирза долго молчал, я
видела, как парча дрожала от стука его сердца. Потом он грустно произнес:
"Мой властелин, шах Аббас, повелел мне быть в пору испытания в мечети. Я
пришел, тоска заледенила мою грудь. Там ханы возносили молитвы аллаху,
Караджугай-хан, Эреб и Али, содрогаясь, простирали руки к шаху. Повелитель
был страшен в своем гневе, его проклятия сотрясали купол: "О всемогущий! Не
ты ли дал мне власть на земле, подобную власти твоей на небе?! Не ты ли
благосклонно взирал на эту мечеть, воздвигнутую в честь тебя?! Так почему
отвернул лицо истины от деяний моих?! О всемогущий алла!" - "Яалла!" -
трепеща от ужаса, воскликнули ханы. Пламя разгоралось в глазах шах-ин-шаха:
"О всесильный! Вложи в мое сердце свирепость раненого тигра! Взметни мою
мысль страшным огнем! Вложи в мою руку карающий меч Мохаммета! Разбуди
шайтана, и пусть раскаленными крыльями гонит он неверного Саакадзе над
пропастью ада! Нет, о аллах, подскажи мне мщение, от которого застонал бы