прислужница, по указанию евнуха, терла несчастную жесткой рукавицей,
стараясь изгнать отвратный мышиный запах. Брезгливый паша приказал не
приводить к нему жену раньше шести полумесяцев. Сейчас караван-баши
наслаждается во всех оазисах, а купец разорился, ибо ни одна турчанка не
покупает у него больше не только благовоний, но и коши для отхожего места.
Долго "барсы" корчились от хохота. Успокоившись, они выслушали более
важные сообщения Папуна.
В Эрзуруме ему и Элизбару немало пришлось повозиться, пока нашелся
охотник, решившийся снарядить первый караван в Тбилиси. По своенравию
судьбы, это был тот самый купец, которого изгнали гаремные гурии.
Возненавидев мышей, он замыслил поправить свои дела на тбилисском майдане.
Гиви заволновался: не вздумал бы злосчастный привезти в Тбилиси мышиные
благовония, а если привезет - не соблазнились бы девушки!
- Буйвол, опять разговор портишь! Полтора сосуда тебе на голову!
Неожиданно Элизбар шумно вздохнул и, молитвенно скрестив руки,
признался: это он подкупил косоглазого сирийца, ибо купец благовоний мутил
эрзурумский майдан, отговаривая от торговли в Тбилиси. А теперь первый
верблюда копьем подгоняет.
Такое признание привело "барсов" в неистовое веселье. Дато даже
расцеловал Элизбара, но Даутбек нахмурился:
- Вот какой мерой вынуждены мы загонять купцов в Картли.
- Не о чем, друг, печалиться. В торговле еще и не то бывает, в политике
- тоже. Чем мышиный яд хуже индийского? Один красавицу огорчает, другой царя
в гроб укладывает... Так вот, Папуна, тебе придется встречать...
- Не проси, Георгий! Как решил: поеду к Тэкле, не могу бросить дитя, за
что столько должна терпеть?
- А чем можешь помочь? Луарсаба стережет Али-Баиндур-хан, а Тэкле царя
сердца своего не оставит.
- И это знаю, Даутбек. Но почему я должен забыть о Тэкле? Может, Керим
что-нибудь надумал.
- Пусть так, но куда ты намерен направить Луарсаба? В Картли его место
занято! В Имерети? Разве успокоит гордого Багратида скитание по чужим
царствам? А Тэкле? Или не ранит ее сердце ядовитым кинжалом унижение
Луарсаба? Трудное дело затеял ты, друг.
- Э, Дато, не бросай даром слов, - упрямо мотнул головой Папуна, - я
должен спасти дитя и на многое решусь. Никто, даже бог, меня не удержит.
"Барсы" вопросительно поглядывали на Саакадзе, но он молчал,
углубившись в дебри своих дум. А думы были невеселые.
Дато понимающе опустил руку на плечо Папуна и решил круто повернуть