— Стремился всегда. Я хотел быть прежде всего прекрасным и отважным opaтopом. Таким, чтоб все высшие чиновники дрожали и бледнели, когда я появляюсь на трибуне… Я не демагог, я только игрок, проницательный государственный деятель, политик, которого ждет история. Я не ем и не сплю по ночам, разрушаю здоровье, добиваясь успехов на совещаниях представителей многих государств, подписывая прекрасные союзы и декларации, изменяя судьбы мира, пользуясь повсеместно признанием и уважением; и в день моих похорон — национальный траур.
— А что вы сделали для этого?
— Ничего. Я только подписывал письма и распоряжения, которые мне подсовывали. Даже на наших служебных собраниях с вице–министром за сорок лет я ни разу не попросил слова.
— Может быть, папа устал? — спросила несмелая и сгорбленная седовласая дочь, ласково касаясь его жилистой руки. Я посмотрел на бабку: та сидела прямая, как струна, зловещая, со сжатыми губами.
— Всегда ли вы верили в людей, в смысл служения им?
— Никогда. Совершенно. С самого детства я мечтал не видеть их. Всю жизнь хотел быть одиноким моряком на небольшой скорлупке, которая дельфином рассекает океан. Я хотел драить палубу, в полотняных брюках, босиком, когда на море штиль, такой, что горизонт плавится. Или в потертой штормовке всю ночь стоять за штурвалом, под ураганным ветром, который развевает мои волосы, обдает ливнем и на рассвете бросает мое испытанное суденышко в водяные пропасти… Я посещаю острова, но не надолго; вижу людей, но только издали машу им рукой. И — опять один в огромном просторе.
— А вы не пробовали успокоить свою жажду одиночества?
— Пробовал. Завел семью. Посчитайте. Этого добра здесь штук двадцать в моем маленьком доме.
Мне стало немного не по себе. И я посмотрел на присутствующих. Йоанна вся подалась к старику с полуоткрытыми губами и нескрываемым удивлением, даже страхом в глазах. Старшие молчали, младшие пробовали улыбаться и разговаривать шепотом. Наш инженер смотрел на свои туфли, чтобы не глядеть на бабку.
Однако хирург из ада не сдавался. Его словно увлекла чисто профессиональная страсть. Я видел, как он внезапно сузил глаза, словно меняя инструменты, и бросил:
— А что вы искали в женщинах?
— О, прошу вас! — послышался голос протеста какой‑то из матрон–дочерей. Старик, однако, начал отвечать на этот вопрос преспокойнейшим голосом:
— Это уже не так просто. Начать нужно с того, что я всегда, всю жизнь, хотел быть денди. Блистать в салонах и ночных клубах, появляться в обществе как звезда, небрежно приковывать к себе внимание молодых дам и вызывать зубовный скрежет их поклонников. Я всегда хотел быть тем, для кого прекраснейшая из женщин как бы случайно поправляет свой чулочек, чтобы показать превосходную ножку; и тем, ради которого самая горячая бросает самого богатого мужчину. Но все это нужно мне только для хорошего самочувствия, как наточенная бритва и соответствующий носкам галстук. Женщина, за которой я хожу, очарованный, не требует фона светской интриги и вечернего раута. Она прелестна на любом фоне, потому что ее красота цветет глубоко в ее глазах. Она проста, но и очень впечатлительна. Она слаба и сильна. Умна, но и безрассудна. Пуглива и отважна. Горда и униженна. Изобретательна и непосредственна. Глубоко женственна, но и мужественна. Она совершенно отлична от меня, но в то же время и совершенно подобна мне. Когда я касаюсь ее, то чувствую каждый раз, что впервые в жизни касаюсь чего‑то столь чужого, словно из другой вселенной, и в то же время так сросшегося со мной, как мое собственное тело. Я хотел бы когда‑нибудь представить ее вам. Сами увидите, сколько в ней прелести и очарования.