Когда мы перешли после ужина в притемненный, мягкий салон, куда подали кофе и коньяк, сделалось еще теснее, хотя и менее шумно. Молодежь уселась прямо на ковер. Мы — где попало. Но деда ждало особое кресло. И Аполинарий Здыб — высший служащий министерства, пенсионер, с достоинством уселся в него.
До меня донесся отрывок тихой беседы:
— Да, уважаемый, — своим строгим и спокойным голосом отвечала старуха, бабка семьи, на какой‑то вопрос этого незнакомого гостя. — Мой муж не только возрастом, но и всей своей рассудительной, целеустремленной, трезвой и трудолюбивой жизнью заслужил уважение многочисленной семьи, которую сам же и создал.
И буквально сразу после этих слов начали твориться странные вещи. Этот человек, никому кроме инженера не известный, спросил деда Аполинария в упор:
— А откуда у вас этот шрам на правой щеке?
Сам вопрос был просто нескромным. Но произнесенный в этом мягком салоне, среди шепотов, внезапно твердо и громко, обратил на себя внимание всех. Тем более, что незнакомец вперился в морщинистые щелки глаз старика и не спускал своего взгляда.
Старуха неодобрительно воздела брови, но ответила спокойно и гордо:
— Аполинарий был легко ранен на войне. Он руководил известной в то время и неоднократно описанной штыковой атакой.
— Нет, — возразил старик так же громко, как прозвучал вопрос. — Нет, я не принимал участия ни в той атаке, ни в какой‑либо другой.
Все молча посмотрели на него.
— А не соблазняло ли вас стремление, — продолжал незнакомец, — поучаствовать в чем‑либо подобном?
— Я мечтал об этом всю жизнь. И даже сейчас. Да. Собрать вокруг себя осажденных и уже близких к панике, приказать: «В штыки!», самому первому ринуться, как таран, провести осмелевших по дюжинам трупов; и, мало того, — гениально ударить в чувствительнейшее место неприятеля, изменив тем самым судьбу всей почти проигранной битвы.
— А почему вы не пошли в атаку, о которой вспоминалось?
— Потому что боялся и укрылся в крапиве. Нашел меня потом поручик и хотел застрелить, но я его упросил. Он лишь треснул меня наотмашь шпицрутеном по лицу. Оттого и шрам.
Помню страшное молчание. Потом шум. Наконец улыбки: может, это превосходная шутка? Самая младшая правнучка даже закричала:
— Браво, дедуня! — А наш инженер произнес только:
— Ага…
Но старуха опять заморозила всех своим каменным лицом и сухим голосом:
— Ты понимаешь, что говоришь, Аполинарий?
— Понимаю, дорогая, — ответил он бодро, и я бы поклялся, что теперь он сам отыскал неподвижный взор незнакомца.
Тот через минуту отозвался снова:
— Потом в течение многих лет вы были очень старательным чиновником, наконец, даже ответственным и заслуженным. Стремились ли вы пойти еще дальше, влиять на ход событий?