— Так он умер! — вскрикнул я к удивлению Йоанны. — Так, в конце концов, почил в бозе…
— Кто?
— А ты не помнишь, Йоанна? Лет пять назад мы были с тобой на каком‑то семейном ужине у инженера Здыба, и там был его дед, помнишь — почтенный старичок, над которым так страшно подшутил тот гипнотизер…
— Помню, — прервала она кратко. — На другой день мы с тобой расстались на целую неделю из‑за твоих новых странностей.
— Мне кажется, тогда мы расстались уже во второй раз.
— Нет. В пятый.
— В пятый? Так сколько же раз мы расставались?
— Не знаю. Раз пятнадцать, наверное.
— Но никогда так надолго, как…
— Ах, теперь это уже абсолютно безразлично.
Нас пригласил инженер Здыб, человек, в те наши годы нам сердечно сочувствовавший и помогавший. Пригласил в свой домик с садом на окраине города то ли по случаю второго дня какого‑то праздника, то ли на именины или день рождения деда, которого очень любила вся многочисленная семья.
Восьмидесятилетний дедушка, Аполинарий Здыб, оказался сухим старцем, погруженным в себя. Но после минутного наблюдения легко было отгадать, что он отличался когда‑то мужской силой и красотой. Его неразговорчивость не таила в себе несмелости или помрачения ума, и когда он в какой‑то момент отозвался на разговор за общим столом, полным сыновей, дочерей, внуков, правнуков и приглашенных гостей, то обнаружил свободное владение собой, достоинство и остроумие. Стало сразу ясно, что он был для домашних божеством. По крайней мере, до этого вечера…
За таким положением вещей следила — вероятно, все эти годы, — прежде всего жена, старуха строгая и неулыбчивая, всем своим обликом подчеркивавшая принадлежность к тому типу женщин, которые хорошо сумеют, следуя своим твердым принципам, воспитать детей трех поколений, не будучи при этом счастливыми в собственной личной жизни. И только увидев ее за этим семейным столом, я понял источник превосходных манер и в то же время внезапных бунтов нашего приятеля, инженера, ее внука.
Гостей, не связанных с этим домом, было на приеме немного. Собственно, кроме нас с Йоанной присутствовал только один чужак, которого привел инженер. Причем пригласил его попросту из дружеских чувств — как мне казалось тогда, или из упрямства в минуту внутреннего бунта, как я догадался потом. Остальные собравшиеся были членами семьи разных поколений и какие‑то друзья или женихи девушек.
Этот незнакомый человек, приятель инженера, слегка сгорбленный, неясно очерченный джентльмен средних лет, уже за столом обеспокоил меня тем, что, говоря бесцветным голосом неслыханно банальные фразы, одновременно с отделенным от своих слов вниманием присматривался ко всем по очереди, причем не к тем, как это обычно бывает, кто что‑то говорил, но к тем, кто в данный момент молчал. Когда он мимолетно посмотрел и на меня, глазами, которые мне показались в этом взгляде просто усталыми и озабоченными, я перестал смеяться (а улыбался я развеселившейся Йоанне, такой прелестной с этим бокалом белого вина в нежной руке) и почувствовал необъяснимое желание немедленно уйти из этого дома.