В
общем, никаких
таких драгоценных
яиц, разумеется,
не было. Смолин
живо описал
следователю
во всех подробностях,
как он, обходя
и исследуя свои
новые владения,
случайно обнаружил
тайничок с
золотом — а тут
и нагрянули
поочередно
два родных
братца: один,
крыса музейная,
в каких-то траченных
мышами бумагах
выкопал упоминание
об этом кладе
(сам признался),
а второй, соответственно,
был поначалу
взят в долю, но
обманут брательником
и оттого жестоко
расправился
с означенным,
не питая священного
трепета перед
кровным родством.
Одним словом,
Смолин ничего
не придумывал
и не извращал.
Он просто-напросто
не сказал всей
правды, только
и делов… Но по
реакции следака
видел, что того
и эта версия
вполне убеждает:
убедительно
выглядели
золотые, разложенные
в четыре аккуратных
рядочка на
газете, на
обшарпанном
столе в кабинетике
куруманской
ментовки: российские
червонцы и
пятерки с
постно-благостной
рожей незадачливого
последнего
императора,
немецкие марки
с кайзером
бородатым и
кайзером усатым;
персидские
туманы, на которых
красовался
Шир-о-хоршид,
озаренный
солнцем лев
с саблей в лапе;
разнообразные
австро-венгерские
денежки и даже
один-единственный
великобританский
соверен с королевой
Викторией и
поражающим
гнусного дракона
всадником…
Это
выглядело
крайне убедительно.
Особенно для
Курумана с его
провинциальными
ценами и захолустной
простотой…
Во
всей этой истории
Смолин абсолютно
ничем не рисковал.
Золотишко ему
и так должны
были вскоре
вернуть, все
до единой монетки;
старый закон
о кладах давным-давно
отменен, теперь
единоличным
собственником
является владелец
земли или дома,
и сдавать клад
государству
более не предписывается.
Татарин,
ручаться можно,
об изделиях
Фаберже ни
словечком не
упомянет. И
потому, что по
свойственному
человеку оптимизму
до последнего
будет надеяться,
что каким-то
чудом все же
сумеет до сокровищ
добраться. И
потому, что
прекрасно
понимает: даже
если правдочка
о яйцах каким-то
чудом всплывет
на свет божий,
их юридически
полноправным
владельцем
по тому же закону
будет опять-таки Смолин
В. Я. Ну а если
учесть, что
старина Татарин
действительно
жутко накосячил,
есть обоснованные
подозрения,
что за решеткой
он не заживется,
в самом скором
времени помрет
неведомо почему,
если уже не
помер…
Единственная
заноза во всей
этой истории
— провинциальный
интеллигент,
крыса музейная,
сиречь Николай
Петрович Евтеев,
одержимый
алчностью
кладоискатель…
и, следует признать,
человек отнюдь
не провинциального
интеллекта…
Крепок
оказался скромный
труженик музейного
фронта. Кто б
мог подумать.
А на вид — соплей
перешибешь…
Короче говоря,
когда примчался
вызванный
звонком Инги
милицейский
наряд, оказалось,
что музейщик
не холодным
жмуриком лежит,
а проявляет
слабые признаки
жизни. Как выражался
кто-то из героев
«Трех мушкетеров»
— у вашего приятеля
душа гвоздями
прибита к телу.
Ну, «Скорая»,
конечно, реанимация…
В настоящий
момент Евтеев
в себя еще не
пришел, на окружающее
не реагировал,
но и помирать
отказывался
категорически,
врачи твердили,
что есть надежда…