. Мы уже видели, что Петр — отнюдь не только «типичный ученик»: он — личность, пусть и изображенная на фоне коллектива учеников и в связи с ним. Здесь мы следуем выводам Тимоти Виарды. Однако Виарда указывает не только на индивидуальную роль Петра в повествовании (в этом Петр не уникален — индивидуальные роли и у Вартимея, Пилата и многих других), но и на то, что Петр обладает индивидуальным характером
[434].
Виарда верно отмечает, что возражения, связанные как с социологической картиной античного средиземноморского общества, ориентированного на коллектив, так и с литературоведческим мнением, что античная литература знала лишь типы, но не индивидуальные характеры, несостоятельны[435]. На первое возражение необходимо ответить, что, во–первых, в эллинистическом мире существовало намного более четкое представление о личности, чем допускают стандартные социологические схемы «коллективно ориентированного» средиземноморского общества[436]; но, даже независимо от этого, «коллективно–ориентированное» общество предполагает лишь, что индивидуум понимает себя и воспринимается другими как член определенной группы (или нескольких групп) — как «диадическая» или, точнее, «полиадическая»[437] и «укорененная в обществе» личность[438]. Мы уже показали, что Петр у Марка предстает как индивидуальная личность, однако личность, тесно связанная с группой апостолов. Это, разумеется, предполагает, что он разделяет некоторые общие характеристики, атрибутируемые Марком апостолам в целом (верность и неверность, понимание и непонимание)[439] — однако не исключает и других характеристик, выделяющих его из группы как отдельную личность[440].
Что же касается склонности античной литературы изображать «типы» — ее легко преувеличить. Разумеется, у древних не было нашего современного представления об уникальности и психологической сложности личности — это отчасти связано с тем, что характеры в древности изображались не столько через психологическую интроспекцию, сколько через действия[441]. Кристофер Пеллинг пишет о греческой драме:
Драматурги придают своим героям набор естественно сочетающихся черт, не стремясь к уникальным или парадоксальным комбинациям: в этом смысле они далеко отстоят от того, что мы привыкли встречать в современной литературе. Но это само по себе еще не превращает характеры в «типы»: энергичный ум Эдипа в «Эдипе–царе» естественно сочетается с другими чертами его характера, так же, как у Аякса — строгая приверженность гомеровской этике, доведенной до ригоризма, у Антигоны — фанатичная суровость к сестре. Все они не сводятся к единому типу «софокловского героя»: в каждом случае новая черта гармонично сочетается со старыми. Перед нами не уникальный характер–микст, а нечто такое, к повторению чего в реальном человеке или в другом сценическом персонаже мы вполне готовы: однако в каждом случае перед нами — личность, воспринятая и понятая как самостоятельный характер, обладающий собственной, отличной от других индивидуальностью