— Всюду ложь, ложь, ложь! — снова закричал он. — Обросли ложью, а очиститься — где им! На что им чистая кожа? Запаршиветь готовы, покрыться коростой жадности. И пускай! Пусть получают что хотят! Пусть получают больше и больше! Сперва вшей, а потом и червей! Да, да, завали их вонючей грязью на их вонючем кладбище, зарывай их поглубже, чтобы мне не было слышно, как они смердят!
Слова проклятия потонули в грохоте другого грузовика, но Лючио их расслышал. Он остановился возле старика. Тот так неистовствовал, что бутылки попадали на тротуар. Оба они нагнулись и стали их подбирать с молчаливой серьезной сосредоточенностью, словно дети, собирающие цветы. Когда они кончили, незнакомец сплюнул душившую его мокроту и схватил Лючио за руку, устремив на него дикий взгляд.
— Ты куда? — спросил он.
— Домой, — ответил маленький человек. — Я возвращаюсь домой.
— Ступай, ступай домой,— подхватил незнакомец. — Назад во чрево земли. Но это не навсегда. Смиренного уничтожить нельзя, он продолжает идти своим путем.
— Идти? Но куда же?
— Куда? — повторил за ним пророк. — Куда? Я и сам не знаю куда.
И он зарыдал. Рыдания сотрясали его с такой силой, что он вновь разронял все бутылки. Лючио нагнулся, чтобы помочь ему подобрать их, но тут силы внезапно покинули его, отхлынули волной, и он остался лежать пластом на быстро темнеющем снегу у самого кабачка — совершению опустошенный, едва живой.
— Упился, — сказал дюжий полисмен.
Человек, называвший себя богом, попытался было вступиться за Лючио, но безуспешно.
Был вызван полицейский фургон, и Лючио впихнули туда.
— Нитчево, Нитчево, — только и смог пробормотать он, когда полисмен спросил его адрес. И его увезли.
...Битый час человек, называвший себя богом, простоял на углу у входа в кабачок. Казалось, он чем-то обескуражен. Наконец он пожал плечами и зашагал к ближайшей пивной.
Как ваша фамилия? Отчего умерла ваша мать? Снятся ли вам сны?
Нет, нет, ничего нет — ни фамилии, ни матери, ни снов. Об одном прошу — оставьте меня в покое.
Очень трудный пациент, решили врачи. Ни в чем не желает идти нам навстречу.
И через неделю его наконец выписали.
Он направился прямо домой. Дверь оказалась незапертой. В холодной прихожей стояла тишина.
Но где же кошка? Здесь ее нет, это он понял сразу. Будь она здесь, до него донеслось бы в этой тиши ее дыхание.
Хозяйка услышала, как он вошел, и появилась из глубины дома, где радио беспрерывным потоком извергало модные песенки, дурманящие и слащавые.
— Говорят, тебя уволили? — только и сказала она.