— Ой! Из вашего чемодана глаз на меня таращится!
И Наткина скороговорка:
— И на вас глядит? И на меня глядит! Синий такой! Да пусть глядит, никому плохо не делает! Я вот его ногой сейчас!
Ее тонкие ноги возникают перед моим испуганным взглядом и, упираясь руками в противоположную полку, она толкает чемодан и меня в нем ножками под лавку, чтоб не пугал случайных людей.
— А кто это у вас там? — не унимается попутчица.
— А давайте лучше чаю попьем? — отвечает Наташка. — Вы откуда едете? Мы вот с самой Оби. С притока. Много шишек в этом году будет.
И сразу слышится уверенный голос проводника:
— Что здесь за крики? Кому с удобством ехать надоело?
Ему никто ничего не ответил, и сердитый дядька ушел проверять других.
Вместе с нами в поезде на соседних лавках еще восемь человек. Всего получается десять и я в чемодане — заяц. Но я не в счет, поэтому их десять:
Одни лапти — они появились недавно, после того, как исчезли растоптанные солдатские ботинки. Лапти принесли к нам молчаливую бабуську, только однажды, в самом начале, пробормотавшую:
— Господи Иисусе, спаси мя!
Две пары черных сапог — Лешкины, и еще одного мужика, с которым брат выскакивал «размять ноги» на каждом полустанке. У Алексея новые, а у его приятеля с рыжиной, подбитые гвоздями с квадратными шляпками.
Наткины сапожки — она почти не ходила никуда из коровника, поэтому обутка не изношена, да и не растет толком Натка, потому и не жалуется, что малы стали.
Три пары женских туфель — две большие и одна маленькая. Большие — лакированные. Маленькие неожиданно сильно растоптанные, видимо, не в первый раз ношенные. Мне мамка тоже говорила, что если бы нас не забрали, то ничего нового у меня лет до шестнадцати не было бы — все бы за братовьями обноски донашивал. А когда забрали, то нового тоже не будет. Разве только сам научусь из шкур тачать.
Еще какие-то онучи мохнатые под лавкой стояли. Я не знал, что такое онучи. Слово знал, а что оно такое — нет. Но теперь увидел и решил, что вот это, что вижу перед собой, вот оно и есть «онучи», которыми называла мамка любую расползающуюся на ногах обувь.
Одни калоши — черные, блестящие, красивые! Если бы не грязь, я наверняка увидел бы в их гладких боках отражение своего глаза, выглядывающего в просверленную Алексеем дырку. Калоши мне понравились даже больше, чем сапоги Алексея. Сапоги чистить нужно, а калоши водой облил — и они снова блестят! Красиво!
Сам-то я видел раньше такие калоши. Вернее, совсем заношенные, с дырами и рваными пятками — у деда Игната Зарайки, который утоп. Но новые калоши со старыми не сравнить! В новых тепло, сухо, удобно, нигде не давит и ничто не вываливается. Если бы у меня были калоши, я бы был самым счастливым человеком на свете!