X
Преследуемый звуками музыки, он прошел по коридору, принял в гардеробе цилиндр, светлое пальто и трость и спустился по лестнице на улицу.
Был тихий теплый вечер. В свете газовых фонарей, устремив высокие фронтоны в небо, на котором светло и мягко блестели звезды, молча стояли серые дома. Шаги редких прохожих, встречавшихся господину Фридеману, гулко отдавались от тротуара. Кто-то с ним поздоровался, но он не заметил; господин Фридеман низко опустил голову, а высокая, угловатая грудь ходила ходуном, так тяжело он дышал.
— Боже мой! Боже мой! — время от времени тихонько бормотал он.
Исполненным ужаса и страха взглядом он заглянул в себя — мир его чувств, за которым он так заботливо ухаживал, который всегда так мягко, умно оберегал, теперь взорвался, вздыбился, взвихрился… И вдруг, совершенно подавленный, ослабев от головокружения, опьянения, тоски и муки, он прислонился к фонарному столбу и с дрожью прошептал:
— Герда!
Все стихло. Вокруг не было ни души. Маленький господин Фридеман собрался с силами и двинулся дальше. Он дошел до конца довольно круто спускавшейся к реке улицы, где располагался театр, и по главной свернул на север, к дому…
Как она на него смотрела! Да как! Она ведь заставила его опустить глаза! Унизила своим взглядом! Разве она не женщина, а он не мужчина? Ведь ее необычные карие глаза при этом буквально трепетали от удовольствия!
Он снова почувствовал, как в нем поднимается эта бессильная сладострастная ненависть, но затем припомнил прикосновение ее головы, как он вдохнул запах ее тела, еще раз остановился, запрокинул уродливое туловище, втянул сквозь зубы воздух и опять совсем растерянно, отчаянно пробормотал:
— Боже мой! Боже мой!
И снова, омываемый душным вечерним воздухом, машинально, медленно двинулся дальше по безлюдным гулким улицам, очутившись наконец перед домом. В прихожей он мгновение помедлил, втянул носом стоявший там прохладный подвальный запах и прошел в «кабинет».
Маленький господин Фридеман уселся у раскрытого окна за письменный стол и уставился на крупную желтую розу, которую кто-то поставил ему в стакан с водой. Взял ее, закрыв глаза, вдохнул аромат, однако затем усталым и печальным жестом отложил в сторону. Нет, нет, с этим покончено! Что ему теперь этот аромат? Что ему теперь все, до сих пор составлявшее его «счастье»?..
Он развернулся и стал смотреть на тихую улицу. Время от времени, отдаваясь эхом, приближались и удалялись чьи-то шаги. В небе блестели неподвижные звезды. Как он смертельно устал и обессилел! В голове стало так пусто, и отчаяние постепенно растворилось в большой, мягкой печали. В памяти промелькнуло несколько стихотворных строчек, в ушах снова зазвучала музыка «Лоэнгрина», он опять увидел перед собой госпожу фон Ринлинген, ее белую руку на красном бархате и погрузился в тяжелый, лихорадочно-мутный сон.