Налившая
свинцовой
тяжестью рука
Филатова с
зажатым в ней
пистолетом
«Гроза» опускалась.
Разведчик, не
в силах ничего
поделать со
своим одеревеневшим
телом, безвольно
разжал пальцы,
и пистолет
упал.
-
Я не хочу зла,
- произнес Снежный
король. От него
действительно
исходил холод
- тот самый холод,
что и на Хрустальной
горе, но более
мощный, страшный.
- Но ты
приносишь его,
- выдавил Сомов.
-
Каждый понимает
зло по своему...
Снежный
король ростом
был не меньше
двух метров,
сухощавый, в
черном, с синими
пятнами, бесформенном
уродливом
балахоне. Его
волосы развевались
от порывов
неощутимого
ветра. А лицо...
Лицо было неуловимо.
Никак нельзя
было сосредоточиться
на нем и понять,
что же оно из
себя представляет.
Оно было какое-то
размытое. Сознание
стороннего
наблюдателя
ухватывало
отдельные
черты, и лишь
для того, чтобы
понять, что всю
картину в целом
представить
невозможно.
Да и черты эти
постоянно
менялись. Неизменными
были только
бездонные
глаза, в которых
вращались целые
вселенные.
-
Вы мне мешаете...
Я не виноват.
Но вы уже мертвы,
- Снежный король
сделал небрежный
жест рукой, и
разведчик,
собравший волю
в кулак, начинавший
приходить в
себя и потянувшийся
за пистолетом,
вдруг отлетел,
будто от напора
урагана, ударился
спиной о стену
и сполз, потеряв
сознание. Госпитальер
тоже почувствовал,
как внутри его
все переворачивается.
Чья-то жесткая,
будто усеянная
острыми лезвиями,
холодная рука
копалась внутри.
И дыхания не
хватало.
Снежный
король пренебрежительно
повернулся
спиной к своим
противникам.
Бросил резко
руку вперед,
и сиреневое
марево над
реактором стало
разрастаться,
запульсировало,
как послушное
существо. Двенадцатый
укрощал дикую,
необузданную
силу, которая
рвалась наружу
из реактора.
По
руке Снежного
короля текла
кровь, видимо
очередь из
пистолета
все-таки достала
его. Но он не
обращал внимания
на раны. Кровь
капала на пол
и растекалась,
как ртуть,
свертываясь
в подвижные
юркие шарики.
А
госпитальер
с ужасом начинал
осознавать
суть замысла
этого существа,
которое когда-то
называлось
человеком, и
ужас от этого
осознания
затмевал ощущение
безысходности
своего положения...
Сомов
ощущал, что
погибает... Ощущал
явственно, что
тонет, и нет
сил сопротивляться.
Он не мог спасти
себя. Не мог
спасти восемнадцать
миллионов
человек на этой
планете.
Он не
мог ничего!
Во
всяком случае
сперва он думал
именно так. А
потом мозаика
начала складываться
в голове... И вдруг
часть его личности,
будто давно
ожидая это,
заняла предназначенное
ей место в чужой
головоломке.
В чудовищной
головоломке,
основой которой
служил пресловутый
двенадцатиугольник.