Продал его один ничтожный человечек, молодой алкоголик по кличке Косой. За язык Косого никто не тянул, и сдал он Володьку просто так, сдуру, и без всякой пользы для себя. Звали его больше по кличке, потому что у него и в самом деле один глаз был на Кавказ, а другой на Арзамас. Глядя на его тщедушную фигуру и характерную физиономию, у любого человека возникало подозрение, что он нечист на руку. Так оно и было. Косой оправдывал свою фамилию Мамырин. Украсть по мелочи плохо лежащее добро на местном гуторе называется смамырить. На какой-либо работе он не держался, потому что был пьяницей. Дома его кормили, но выпивать не давали, поэтому он и тащил всё, что под руку попадётся с тем, чтобы обменять на спиртное. Несмотря на это, мать его любила, и всячески покрывала. В милиции его тоже знали, и называли Утконосом, то есть носителем уток. Вором он был неумелым, и часто попадался с этой птицей. Его давно бы посадили, но всякий раз мать откупалась от потерпевших.
Володька написал Коновалову о том, что произошло. Тем вечером Косой стащил утку у пожилой соседки через дорогу, спрятал её в кирзовую сумку, и отправился сбывать. Шёл осторожно, шарахаясь от людей. Через пару кварталов он засел в кустах возле забора, пережидая светящую фарами машину. А потом заметил Володьку с мешком, заходящего во двор одного мужика. Косой сразу сообразил, что к чему. Дождавшись Володькиного ухода, он решил попытать счастья в этом дворе, но мужик, зная его репутацию, от утки отказался. Делать нечего, пришлось идти дальше. Косой не знал, что соседка видела похищение утки, но побоялась с ним связываться, и сообщила в милицию. Специально его не искали, но проезжавший патруль осветил фарами на мосту знакомую фигуру с сумкой. А когда его привезли в отделение, то он всё про Володьку и выложил, хотя про него и не спрашивали. Дальнейшее было делом техники. Косого мать выкупила в очередной раз, и всё у них пошло по-прежнему.
Узнав эту историю, Коновалов проникся отвращением к этому червяку, и стал его физически притеснять. Бил не сильно. Встретив на дорожке, дал оплеушину, повозил мордой в колее с водой и сказал, чтобы он не ходил по его улице, иначе всё повторится. Затем было ещё два таких эпизода, после чего пришли его родители. Они стояли возле калитки, но Коновалов во двор их не пустил, сказав,
– У меня сегодня неприёмный день.
Отец угрюмо смотрел в сторону. Главную партию в разговоре вела мать,
– Тоже мне начальник выискался! Ты чего нашему Юрочке прохода не даёшь?
– Из гуманизма. Если он по моей улице ходить не будет, то я его и не трону. А здесь, неровён час, могу не сдержаться и утопить в какой-нибудь луже. А мне неохота потом сидеть за эту гниду. Слушай тётка! Наглость твоя просто удивительна! Вместо того, чтобы тихо сидеть в куточке, и изо всех сил стыдиться, что вырастила такую паскуду, ты ходишь, и горло за него дерёшь.