– Ну вот, мы и искупались, мы дома, малыш.
Так они вдвоём вошли в комнату Рупена. Щенок стал проситься на пол, и Тарон опустил его, кивая головой:
– Иди, не бойся. Знакомься. Это комната моего сына. Его имя Рупен.
Щенок закружился на месте, обнюхивая пол, и, прихрамывая, подбежал к кровати Рупена. Пытаясь вскарабкаться на постель, он снова падал, и оглянулся на Тарона, прося помощи. И наконец-то он оказался на кровати и обнюхивал постель Рупена, его подушку.
Успокоившись, щенок прилёг, свернувшись калачиком. Тарон, всё это время молча наблюдавший за маленьким щенком, присел на корточки рядом с ним и погладил его по голове.
– Добро пожаловать в моё одиночество, малыш, – сказал тихо Тарон. – Ты тут поспи. А то ты напуган всем, что произошло. Но не шали тут.
В ответ щенок зевнул, облизав руку Тарона, и спрятал нос в своих лапах. Подмигнув ему, Тарон вздохнул, обведя взглядом комнату сына, и тихонько прилёг рядом со щенком. Слёзы сами покатились из его глаз, он вновь ощущал силу этой зверской боли, душу терзали адские муки, и даже физическая боль не отрезвила бы его разум.
Перед глазами был Рупен. Вот он, стоит, улыбается, вот он радостный, его улыбка, его «Папа!»… И всё померкло… И вспышками кадр за кадром… Эти качели, застывшая вмиг детская площадка, утихшие голоса… Люди, плотным кольцом ставшие вокруг, и немой ужас в их глазах… Тарон сжал зубы, чтобы не закричать, но картина сменилась, и пред ним был тот молодой врач, которому собственными руками он отдал родного, единственного сына, Рупена! Воспоминания каруселью кружили Тарона, перемешивая кадры, словно колоду карт, и эти звуки, скрип ломающихся качелей, и следом грохот, и звук падающего тела… И вновь голос Рупена: «Папа!» Его преследовало ощущение теплой крови на руках, почти вишневый оттенок крови его любимого сына, на его рубашке, на пальцах… А вокруг чужие лица, скорбь в застывшем воздухе, сменяющиеся стуком молотка по крышке гроба Рупена, превращающимся в миллион ударов одновременно, со всех сторон. И ярким цветом на черно-белом фоне всего платочек, которым накрыли лицо Рупена. А сквозь этот шум – надрывный плач его бабушки. Ирэн не скрывала своего горя, белее молока лицо своей жены… Нелли! Нелли! И вновь чужие вокруг, незнакомые лица, немые голоса чьих-то сердец… Тарон руками схватился за голову, впиваясь пальцами в свои волосы и сделал жест, как бы отмахиваясь от чего-то. Он так хотел избавиться от голосов, преследующих его и звучащих одновременно вместе и порознь отовсюду.
– Хватит! Перестаньте! Оставьте меня в покое! – тихим голосом он умолял, говоря в пространстве комнаты. Он стонал от боли, которая коршуном терзала его душу. Но голоса ещё громче и громче были слышны, каждая буква отчетливо звучала в маленькой комнате его сына, отталкиваясь эхом от стен. А лица людей ещё ближе стали к нему, от их глаз веяло холодом и пустотой.