«Наталья Гончарова просто роковая женщина, то пустое место, к которому стягиваются, вокруг которого сталкиваются все силы и страсти. Смертоносное место. Как Елена Троянская повод, а не причина Троянской войны… так и Гончарова не причина, а повод смерти Пушкина, с колыбели предначертанной.
Судьба выбрала самое простое, самое невинное орудие: красавицу…
…Тяга Пушкина к Гончаровой, которую он сам, может быть, почёл бы за навязчивое сладострастие и достоверно («огончарован») считал за чары – тяга гения – переполненности – к пустому месту. Чтобы было куда.
Были же рядом с Пушкиным другие, недаром взял эту! (Знал, что брал).
Он хотел нуль, ибо сам был – всё! И ещё он хотел того всего, в котором он сам был нуль. Не пара – Россет, не пара – Раевская, не пара – Керн, только Гончарова пара. Пушкину ум Россет и любовь к нему Керн не нужны были, он хотел первого и недостижимого. Женитьба его так же гениальна, как его жизнь и смерть».
Марина Ивановна не любила Наталью Гончарову, но это мнение очень талантливого человека, к тому же из мира поэзии…
За шесть лет до неё упомянутый уже П. К. Губер в «Дон-Жуанском списке Пушкина» вполне с ней солидарен:
«Он забыл, – делает вывод П. К. Губер, – что с успехом играть роль на великосветской сцене может только женщина, обладающая живым разносторонним и восприимчивым умом. Но, как нарочно, именно ума не получила в дар от щедрой во всех прочих отношениях природы простодущная Натали.
Далее случилось то, что и должно было случиться. В домашней повседневной жизни ангел явился капризным, взбалмошным, требовательным, суетным, вздорным существом. В наиболее трудных и рискованных положениях, во всех тех случаях, когда недостаточной оказывалась обычная светская дрессировка, усвоенная с детства, и нужна была собственная находчивость, собственное чувство такта, Наталья Николаевна не умела себя держать и делала один ложный шаг за другим. Она кокетничала с государем, потом с Дантесом…
Прококетничала жизнь своего гениального мужа…»
«Не кокетничай с царём», – особенно обеспокоенно предупреждал Пушкин «жёнку» в письме 11 мая 1833 года. Всеобщую моду того времени на лёгкий флирт со вся и всеми Пушкин предотвратить, разумеется, не мог. Но вот последствия «царского» флирта с его неограниченными возможностями и ресурсами на фоне наивного тщеславия своей «косой Мадонны» его откровенно бесили.
Пушкин не допускал мысли, что Натали изменила ему с Дантесом. И сам волокита об этом определённо писал своему приёмному отцу (и любовнику) барону Геккерну.
Да вот беда, по собственному опыту Пушкин знал, что, во-первых, за женщиной можно волочиться хладнокровно и цинично без тени уважения к ней, а, во-вторых, сводила с ума роль обманутого мужа. Он же сам и надсмехался над Ризничем, Воронцовым, Керн и другими после того, как не без удовольствия ставил им рога…