Степан и Антонина, не сопротивляясь, и не смущаясь, наблюдали, со страхом за умирающей роженицей… Силы ее покидали…
– Девушка! Ну, какие глупости вы говорите, – украдкой утирая слезы, свободной рукой, говорила Антонина, – я знаю, вы будете жить! А сейчас вам надо отдохнуть…
– Степа, на кого дети похожи? – еле шевеля губами, спросила она мужа.
– На тебя, любимая моя! Такие же, как и ты, красивые. На тебя они похожи, любимая. Не уходи, прошу тебя! Не уходи! Не оставляй нас одних, прошу тебя!
– Это хорошо. Значит, будут тебе напоминать обо мне. Я тебя люблю, Степушка, и буду всегда любить, – роженица пыталась улыбнуться, но улыбка получилась искаженной печатью смерти…
– Хватит тут «ню ни» разводить! – пытаясь придать своему голосу строгости, сказала Галина, преподнести к губам роженицы кружку чая с медом. Она так и застыла, держа алюминиевую кружку на весу у телеги.
– Прошу, не бросайте детей. Девушка, спасибо. Простите меня… Я благослав.... – на полуслове она затихла. Договорить она не успела. Замерла. Стихла. В открытых ее глазах отражалось предрассветное утреннее небо.
Ошеломленные всем происходящим, все трое склонились над покойницей. Антонина закрыла ей глаза. Муж, опираясь на костыли, опустился рядом и поцеловал ее в лоб. Смахнул с глаз скудную горькую, мужскую слезу, с трудом поднялся, и тяжело опираясь на костыли, прихрамывая, ушел в лес. Новорожденные дети, зазелененные в старые рубашки деда Мазая, спали ангельским сном, рядом на сеновале с остывающим телом с их мамой, которая дала им жизнь…
– Что происходит вокруг? Чем же мы их будем кормить? – ужаснулась Галя, продолжая держать кружку на весу
– Галя, моя мама всегда говорила одну фразу: «Неисповедимы пути Господние», -сказала ей в ответ Антонина, – раньше я не могла понять смысл этих слов. Но теперь что-то проясняется. Мы только что потеряли своих мам, и тут же приняли в жизнь этих малюток. Возможно, их души, души наших мам, вселились в тела этих малюток? И продолжают жить? Кто же это знает?
– Я не знаю, Тоня! Я вообще ничего не знаю и не понимаю. Одно точно знаю, что у меня больше нет слез, нет сил!
– Силы у тебя много! Вот кружку ты держишь на весу крепко.
– Ах, да! Что же нам делать?
– Не знаю. А сейчас надо обмыть тело покойницы и во что-то ее переодевать. Она вся в крови! Вон их чемодан, достань что-нибудь. Надо сходить за водой на речку…
– Дайте мне лопатку, – вернулся Степан из леса.
Взяв лопатку в руки, он отошел недалеко, опустился на колени и стал копать. Могилу копал он долго.
Девушки, как смогли, обмыли ее остывшее тело. Переодели и причесали ее косы, гребешок оказался в ее маленьком чемоданчике из картонки, переодели в голубое платье в горошек. Обернули покойницу вместо гроба в старое одеяло. Страха перед покойницей не было. Похоронили роженицу тут же в лесу у березы. Из веток деревьев, он соорудил крест и воткнул в свежую землю. Затем, холм могилы забросали свежими ветками ели. Снятый нательный крест жены Степан поцеловал и повесил на себя. Затем сделал зарубку на одном из деревьев, понятный, только ему одному, и они все вместе стали собираться.