— Эй, орел — куриная головка! — кричал кому-нибудь Адамыч, он каждого практиканта
называл не иначе как «орел — куриная головка». — Не хлопай ушами. Подбери бык-гордень.
Зачем тебя тут поставили!
Мы поражались. Он на ощупь различал каждую снасть. А сколько их на судне! И такелажником
Адамыч был выдающимся. Боцман мог делать такие работы, которые знали только моряки
старого парусного флота. Какие-то особенные маты, татарские оплетки, королевские мусинги,
умел шить любые паруса.
Осип Адамович любил форму. Любил, чтобы его принимали за капитана. Он сходил с судна в
синем английском бушлате с золотыми пуговицами, в фуражке с «крабом», с твердыми полями
и кожаным лакированным козырьком. И его частенько принимали за капитана. Очень уж
морской вид он имел. В каком-нибудь ресторанчике, за стаканом вина Адамыч начинал свои
удивительные рассказы. Он много видел в своей долгой жизни, многое пережил, но еще больше
фантазировал. Нам была известна эта слабость, но мы любили его слушать и никогда не
высказывали недоверия.
— Вот, орлы — куриные головки, плавал я тогда на английской баркентине «Блю Сван», —
говорил Адамыч, попыхивая короткой обгорелой трубочкой, на баке, когда знал, что скоро не
будет аврала. — Молодой я был, красивый… Ну и она ничего. Рыжая. Хе-хе-хе… — и смеялся
своим старческим, петушиным смехом.
Но, пожалуй, ни Адамыч, ни Ман не имели такого морского вида, какой имел Швец, боцман
второй вахты. Коренастый, с коричневым, как у индейца, лицом, горбоносый, с серебряной
серьгой в ухе, Швец выглядел настоящим пиратом. Он очень подходил к парусному судну. Как
бы дополнял его. Голос у него был громкий, ругался Швец виртуозно, и если командовал на
баке, то его слышали и на корме. Однако не знаю почему, второй боцман не был для нас таким
авторитетом, как Адамыч и Ман.
Капитана «Товарища», Эрнеста Ивановича Фреймана, мы видели редко. Он стоял очень далеко
от нас, учеников, и был почти недосягаем. Никому и в голову не приходило обратиться
непосредственно к самому капитану. Для этого имелся старпом, наш главный начальник,
веселый Иван Васильевич Трескин.
Вот с ним мы иногда беседовали, иногда жаловались на что-нибудь. Но все же ближе всего мы
стояли к боцманам. Капитан и штурмана обитались на мостике, вели судно, а мы лазали по
реям, выполняли их команду.
Плавали на «Товарище» и старые, кадровые матросы, оставшиеся на барке после аргентинского
рейса. Миша Маклаков, эстонец Ремель, архангелец Смолин— все великолепные парусники —