товарищ.
Это был удар. Смертельный, неожиданный удар. Нокаут. Я побежал к Лухманову. Он ждал
моего прихода.
— Ну? — спросил он. — Я знаю, что ты хочешь сказать. Я все знаю. Мы разбирали твое дело.
— Дмитрий Афанасьевич, оставьте в техникуме. Ведь я ушел не с вахты, а с подвахты. Кроме
меня на судне оставалось еще сто человек. Ничего не произошло. Оставьте. Вы тоже были
молодым и, наверное, совершали ошибки. Больше такого не повторится.
— Нет, — сказал Лухманов, и я понял, что он не изменит решения совета. — Тебе надо
поплавать, повариться в морском котле. Я бы тебя оставил несмотря на то, что ты ушел с судна.
Не это важно. Дело в тебе самом. Надо немного хватить настоящей жизни, иначе ты всегда
будешь делать ошибки. А они могут быть непоправимы.
— Оставьте, Дмитрий Афанасьевич…
Лухманов встал, положил руку мне на плечо:
— Послушай, что я тебе скажу, У меня большой опыт. Ты веришь мне?
— Да.
— Так вот, самое лучшее для тебя сейчас — это пойти в море. Поплавай годик-другой, и я
возьму тебя обратно. Надо счистить все наносное, что в тебе есть, научиться уважать людей и
корабль, на котором ты плаваешь, помнить, что иногда лично от тебя зависит безопасность
судна и человеческие жизни. Все это придет. Ну, а если не придет, — Лухманов помолчал, —
тогда из тебя не выйдет капитана.
— Что же мне делать теперь?
— Я напишу на Биржу труда. Тебя возьмут. Ни от чего не отказывайся.
Он вырвал листок из блокнота и размашисто написал несколько слов.
— Иди. Через год я жду тебя в техникум.
Он протянул мне руку. Говорить было не о чем.
На Бирже труда записка Лухманова имела вес. Месяца через полтора я получил назначение на
пароход «Мироныч». Начиналась новая жизнь. Я твердо решил, что возвращусь в Мореходку.
«Мироныч»
Недавно в Архангельске я навестил Федора Андреевича Рынцина. Он уже не работал, оставив
важный пост заместителя начальника пароходства по безопасности мореплавания. Рынцин
угощал меня душистой вишневой настойкой. Мы вспоминали прошлое. И хотя я сам был уже
капитаном, волосы мои побелели и поредели, мне все время хотелось вскочить и разговаривать
с ним стоя, как это было тридцать пять лет назад, когда Рынцин командовал лесовозом
Северного пароходства «Мироныч», а я плавал на нем матросом второго класса.
— А помнишь, как в Антверпене ты заснул у трапа? Помнишь? — спросил Рынцин и залился
смехом.
— Да не спал я, Федор Андреевич… — несмотря на свой возраст и положение, смутился я.
Еще бы! Я все помнил.
…Завернувшись в тулуп, я устроился на табуретке у самой сходни на берег. Динамо после