А справа, от степных ворот, уже нарастал топот конницы.
Назад! — мгновенно возникла спасительная мысль. Тут на площади, дружина как в мышеловке. Ан поздно!
Сзади, от крома, от княжьего терема, тоже послышался конский топот. Не менее сотни окольчуженных боярских холопов замкнули кольцо, окружили площадь. Тьмутороканские бояре переметнулись к Ростиславу Владимиричу.
Вот теперь — всё! — с необыкновенной ясностью понял Глеб, отводя нагой клинок наотлёт, и открыл рот — рявкнуть погромче: «На слом!».
Но не рявкнул. И забыл рот закрыть.
На площадь волной выкатилась волынская конница. Вмиг стало очень тесно. Миг для нападения был утерян. И для того, чтобы погибнуть со славой — тоже. Теперь оставалось просто — погибнуть. Без всякой славы.
А над рядами конницы вдруг взмыли два белых полотнища. Махнули крест-накрест.
Звали к миру.
Глеб Святославич, наконец, закрыл рот. Криво усмехнулся и кинул меч в ножны. В душе росла непостижимая, просто-таки мальчишеская обида.
Ряды волынских конных раздвинулись, пропуская всадника в дорогом доспехе. Князь Глеб признал и его — новогородский боярин Вышата Остромирич, правнук самого Добрыни, пестуна Владимира Святославича. Гулко протрубил рог, утишая гомонящую толпу. Рядом с Вышатой ехал и сам князь Ростислав — в кольчуге, но без шелома. Глядел на сбежавшуюся толпу, крутил светлый, выгорелый на солнце ус.
— Ну, здравствуй, княже Глеб Святославич! — сказал он весело.
Его слова отдались на площади гулким эхом и пала тишина.
Вечером налетела буря.
Море бушевало, вставало тёмно зелёными и пенными стенами, кипело пеной прибоя на камнях, окутывалось вокруг каменных клыков. Эхо прибоя гудело меж скалами. Ветер свистел в слуховых окнах, колебал огоньки светцов и пламя факелов в княжьем тереме.
Глеб Святославич беспокойно ходил по небольшому хорому из угла в угол. Ломал пальцы, останавливался, взглядывая на спокойно сидящего за столом Ростислава. И в этот миг казался ещё моложе, чем был, совсем мальчишкой.
— Чего ты хочешь добиться, я не пойму! — выкрикнул он, наконец, остановясь.
— Мне нужна Тьмуторокань, — коротко ответил Ростислав, внимательно разглядывая ногти, словно от этого зависели все судьбы мира.
— Ого! — Глеб резко оборотился к двоюроднику — взлетели полы ферязи. — А чего не Чернигов сразу, не Новгород? Не Киев?!
— Киев… — Ростислав усмехнулся, потом глубоко и прерывисто вздохнул. — Киев мне не по праву.
— Вот именно! — рявкнул Глеб. Пинком отшвырнул из-под ног кошку. Испуганно и заполошно мявкнув, она спаслась за дверью. — Именно! Не по праву! Тебе дядья и отец отвели Владимир — так там и сиди! Ты изгой еси!