Тьмуторокань ждала.
Ждал и Глеб Святославич.
Как только по степи слух пронёсся — Всеслав Брячиславич вышел из кривских дебрей и напал на Плесков — поспешил Святослав Ярославич воротиться со всей дружиной в Северскую землю. А князь Глеб, после того, как отец его ушёл, в Тьмуторокани словно в смолу влип. И слушались его явно, и не прекословили ни в чём, а только понимал, что ждут обратно Ростислава. И сам Глеб не сомневался — с того мига, как про Плесков узнал, так и ждал, что Ростислав воротится.
И воротится Ростислав — и что? На рать вставать против него? А возможешь? На рать-то стать?
Сколько у тебя дружины, Глеб Святославич? Своей — три сотни, да отец, уходя, сотню оставил. А против тебя — и вся Тьмуторокань, где у одного только тысяцкого Колояра дружина почти такая же как у тебя, князя. И иные бояре ещё есть. Кое-кто из них, вестимо, и на твоей стороне, а только против Ростислав а всё одно они не выстанут — мало их.
Воротясь из Чернигова вместе с отцом, Глеб хотел было Колояра из тысяцких сместить — всё ещё жгла молодую душу обида за прошлое. Добро ещё отец отговорил — дождались бы мятежа, пожалуй. Тысяцкого город выбирает, и не князю его смещать. Нынешним же тысяцким Тьмуторокань была довольна. Теперь вот сидишь, как муха в смоле, и ждёшь, когда Ростислав с Кубани явится с ратью и разрешит трудности.
Глеб горько усмехнулся.
Когда лазутчики — а Глеб, невзирая на молодой возраст, дело княжье знал и людей своих завёл в обоих городах средь кубанских и донских «козар» — сообщили, что Ростислав идёт на Тьмуторокань, князь собрал городовое боярство и старшую дружину. Говорил, стараясь, чтобы слова дошли до самой души, но видел — всё напрасно. Гридни готовы были в бой хоть сейчас, а вот бояре… Сидели, утупив взгляды и склонив головы, молчали в бороды, кивали согласно, но в изредка вскинутых взглядах князь видел откровенное нежелание воевать за него.
И с этими людьми он вместе правил княжеством четыре года!
Он приехал в Тьмуторокань из Чернигова всего тринадцати лет отроду. В двенадцать лет княжичам наступает пора принимать стол. Ещё год отец спорил с киевским князем — Изяслав всё никак не хотел давать стол старшему Святославичу, невзирая на то, что его собственный старший сын Мстислав уже лет пять как сидел на новогородском столе. И только когда дошло уже до откровенной при и неподобия, мало не до хватания за чупруны на княжьем снеме, за которым могло последовать только объявление войны, дядька Изяслав уступил. Тут же впрочем, выговорив для своего второго сына Ярополка стол в Ростове.