Читал книжку, изданную после очередного её возвращения в Ставрополь, уже в девяностые, и вдруг наткнулся на фразу, от которой зашлась душа: «После ласковых имен кубанских наших станиц — Отрадная, Спокойная, Привольная — ранили даже грубые названия здешних мест: Тайбинка, Тырган, Сибирга…»
Но для меня-то и они звучали торжественной музыкой!
Что говорить о чуть ли не родном прокопьевском Тыргане… В шутливых стихах беспечной молодости была воспета и соседняя с Новокузнецком Сибирга:
Сибирга, Сибирга!
Приготовь стопарик.
К тебе едет дядя Га…
Дядя Сибир-Гарик!
Ну, что делать, если комсомольские наши стройки возникли потом в тех местах, где перед этим были лагеря с нашими же земляками, а то и близкими родственниками… Думаю иногда: может, побывавши на преддипломной практике в Кузбассе, оттого-то и рвался потом в Сибирь, в места казачьей погибели, что Божий промысл для меня был — как раз об этом и рассказать, но за шумными песнями о «величавой Ангаре», о том, как «девчонка танцует, танцует на палубе» я его тогда так и не расслышал и начинаю различать только теперь, когда размышляю о своем друге-джигите…
Ведь представьте себе, действительно, вы только представьте: бить и бить в глубине эти черные норы, в которых тяжелая земля во время обвала навсегда засыпает твоих товарищей… Если пласт угля невысок, годами потом стоять в этих норах на коленках; пить после безрадостной смены вусмерть, чтобы забыться и хоть как-то отдохнуть… И вдруг по городу слух: джигиты приехали!
За тридевять земель от родного дома сидеть среди немногих выживших станичников под брезентовым пологом «шапито», втягивать жадными ноздрями лошадиные запахи, слышать тихое ржанье, и — вдруг, вдруг!
С лихим гиканьем, стремительно врываются на арену горячие кони с лихими наездниками в черкесках и высоких папахах — будто из недавнего прошлого…
Да так ведь оно и было: полвека назад на ростовском ипподроме совсем молодой тогда осетин Алибек Кантемиров учился джигитовке у донских казаков, а теперь их детям и внукам передавал, несчастным страдальцам, привет с их зеленой и теплой родины…
…Они восстали-таки, но поздно, поздно, когда позвали их уже не свои — позвали чужие, недаром ведь среди шахтерских вождей оказалось столько немцев или якобы немцев, которые преспокойно потом уехали кто в Германию, кто в Израиль: приторговывать там сибирским угольком да металлом…
— Говоришь, недавно был у нас, тогда, может, видел эту картину? — расспрашивал меня возле Горбатого моста «дежурный сторож» Петюня. — Её теперь на всех митингах выставляют, на всех праздниках: «Прокопьевский петух» называется. На перекладине мощный кочет с такими шпорами, что будь-будь, ударил крыльями, задрал голову — прямо-таки слыхать, как орет… А перед ним вполнеба — заря!