Очнулась она при тусклом свете на кровати. Простыни крахмаленые хрустели капустными листьями (стирают бельё у психов в прачечной, там же крахмалят). Раздета она, человек рядом (руки и грудь волосатые). Разглядывает её, спрашивая о чём-то, но она, не понимая, шепчет: «Мальчик, это ты?» Ей кажется, что они с Капустой на катке в теплушке, переодевают мокрые после катания футболки на сухие (ехать по домам в зимнем трамвае). Вдруг, один из этих Капустовских дружков (у них клички: Дыня, Гастон, Мальчик) обхватывает грубо, но губы нежно скользят по щеке, по шее, по телу… И тут губы и руки… Мальчик… Пытается убежать, вскочить в трамвай, но не может (а тогда удалось!), и её раздавливают… Кажется, хрустят кости под визг кровати, но боль не в костях. Её будто надорвали, прирезали, вторгшись чужеродно. Хмель упал неожиданно, как высокая температура после принятого аспирина. «Дефлорация, что ли?» – испуганный голос. Она понимает, что её медицински исследуют, но двинутся не может, лёжа куклой, да и говорить стыдно. Её перекладывают, как больную, меняя простыню. Ничего не скажешь, медик: даже пульс сосчитал, проверил зрачки. Самого не видно: свет лампы ей в глаза. «Ты, Крольчиха, что же, девицей была нынче днём в бане?» Она молчит удивлённо.
Ночью они пьют чай на кухне. «Я думал, ты ходовая девочка, – говорит Никита. – Мне именно такая нужна была. А у тебя никого до меня не было, так получается?» Она ещё не вполне очнулась, но только бы он был доволен. Всем. И отвечает честно: «У меня был! Этот, Ален Делон…» «Чего? Молодец, Крольчиха, – любовь крутила со знаменитостью!» «Из деревни он, зовут, кажется, Санькой… Вечером пошла в кафе, но денег не было. Он заплатил, лангет плюс компот…» Никита кивает врачебно. Что в глазах – не поймёшь. Её окатывает страх: наверное, не надо было такое про себя рассказывать? Тем более, что с этим Делоном, то есть, с этим Санькой… Хотела выкрикнуть: не правда это! Но пока подбирала слова, Никита сделал вывод: «… хотя, может, и ты ходовая, всё зависит от эластичности девственной плевы, у некоторых разрыв происходит даже во время родов…» Промолчала, будто забыв все слова. «А ты у меня точно первая, – усмехнулся он печально. – Удивительно, но факт: любил одну девушку, красавицу. Она утопилась».
Утром Валька за большим столом напротив Никиты. Он курит, делая кольца. Она нервно двигает руками по крахмальной равнине. Он – на одном берегу озера, она – на другом. Он, Никита Алексеев, студент мединститута, сегодня стал мужчиной, воспользовавшись для этого её тельцем, расслабленным выпивкой. Сейчас придёт после смены Олег, а потому ей лучше уйти. Её руки скользят по скатерти: «Ладно, я пошла». У порога он придерживает её за плечо. В зеркале на стене: она – низенькая дурнушка, он – красивый капитан КВН, будущий хирург, обязательно станет профессором. У неё в глазах побитость растерянная, у него – виноватость, но удали больше: «Приходи дня через три. Когда заживёт». Вторую их ночь Валька Родынцева хранит в душе сокровищем, доставая отдельные фрагменты, заправляясь от воспоминаний, будто автомобиль топливом. Никита с ней говорил о жизни. Не то, что по радио и не то, что работяги на стройке. Эти всё об одном: об ошибках в нарядах, о снижении расценок. Прораб Арсений Иванович сократил свои появления на объекте до минимума.