Борис попытался что-то сказать, но Светлана Петровна перебила его, не дав вымолвить ни слова:
– Да, да, Мишель, извини, не надо было начинать этот разговор. Но я думала, что так будет по-человечески. Аркадий был не таким уж плохим человеком…
Мишель, не дослушав, встала из-за стола, уверенным жестом взяла сумку, поцеловала мать в щеку и вышла из кафе. Все это она проделала, медленно считая про себя до десяти. Чтобы не разрыдаться.
Она села на лавочку в парке, надела темные очки и дала волю слезам, надеясь, что вместе с ними утечет вся боль и жалость, которой, оказывается, внутри накопилось целое море. Сначала ей было жаль себя, потом мать, потом отца, потом неведомого Аркадия. Мишель так расчувствовалась, что испытала сострадание даже к Борису, хотя он и выглядел со своим платочком на шее и набриолиненной головой как престарелый гей. Но если быть справедливой, то это был добрый человек, который помог ее матери снова поверить в себя и начать петь. Мишель, утирая слезы, открыла сумку и достала диск. Мать на фотографии выглядела удивительно молодой и счастливой – на вид лет тридцать, не больше. «Господи, как раньше люди жили без фотошопа? – подумала Мишель. – А сейчас каждый может нарисовать на своем лице что угодно и стереть что угодно, в том числе прожитые годы».
Когда зазвонил телефон, Мишель растерялась. На дисплее высветилось: «Кирилл».
«Да пошел ты вместе со своим Бали! – вдруг снова пришла в ярость Мишель. Но это уже была более слабая вспышка, почти не опасная. – Я больше не буду ничего планировать. Пропади все пропадом! Соглашусь на первый же заказ, какой бы он ни был! Даже если надо будет ехать на Северный полюс декорировать юрту для оленеводов. Соглашусь, и точка!»
Но оленеводы не звонили. А спустя полчаса, когда Мишель, уже опаздывая, мчалась на встречу с клиентом, позвонил известный продюсер и автор популярных шлягеров Андрей Железнов и спросил, не может ли она срочно заняться переделкой его домишка.
«Домишко» оказался пятисотметровым особняком на берегу Балтийского моря.
Мишель перемешала письма, как будто желая сначала уничтожить хронологическую последовательность, а затем начала медленно рвать – одно за другим. При каждом звуке разрываемой бумаги сердце ее слегка вздрагивало, но это было совсем не страшно. Мишель даже удивилась – оказывается, уничтожать всегда намного легче, чем кажется. Но когда она порвала все письма и бросила то, что от них осталось, в сумку, то удивилась, что обрывки даже не закрыли дно. Оказывается, десять лет – это ничто, миг, особенно если записывать только самое главное из того, что происходило в твоей жизни. Мишель почему-то вдруг стало жаль своих писем, которые так никто и не прочитал. Она с тревогой посмотрела на море. Ветер усиливался, и картина постепенно менялась. Вода стала похожа на темно-зеленый холодный мрамор с прожилками белых волн. Небо превратилось в стеклянный купол светло-голубого цвета – казалось, брось в него камешек, и оно треснет. А вот песок сиял так, будто кто-то рассыпал на нем бриллиантовую крошку. «Что ж, – подумала Мишель, – Никогда не надо принимать единственное решение, даже если сейчас оно кажется тебе самым верным. И если уж цвет моря меняется так легко и так кардинально, то почему не может измениться буквально в одно мгновение вся моя жизнь? Только не надо торопиться, не надо принимать окончательных решений».